200 лет
Царскосельскому
Пушкинскому Лицею!
Еще 1 октября 1811 года на
Покров первый снег припорошил тихие прямые улицы маленького городка, необъятные
парки. Голубая с золотом громада живописного Екатерининского дворца, светлый и
строгий дворец Александровский — всё словно притихло и опустело...
А уже 19 октября по старому стилю, или 31 октября по новому, было открыто
необычное заведение, где должны были учиться дети высших слоев русского
общества, вплоть до царских детей.
Но семья 30 воспитанников Лицея
оказалась интернациональной и без царских отпрысков. Броглио был итальянцем, У
Горчакова и Матюшкина матери имели немецкое происхождение. Отцы Данзаса,
Дельвига и Корфа - прибалтийские немцы. Кюхельбекер был немцем со стороны обоих родителей. Но Лицей
воспитывал учеников в духе высокого патриотизма, любви к России, да и,
насколько известно, все лицеисты первого выпуска считали и проявили себя в дальнейшем истинно русскими. Правда, они были различных
вероисповеданий (например, Данзас — католического, Матюшкин — лютеранского), но
в Лицее в ту пору не придавалось особого
значения религиозным убеждениям и обрядам.
Лицейский товарищ Пущин Иван
Иванович вспоминал: «Среди дела и безделья незаметным образом прошло время до октября. В Лицее всё было готово, и нам велено было
съезжаться в Царское Село…
Повёз меня тот же дядя Рябинин, который
приезжал за мной к Разумовскому… Василий Федорович поцеловал меня, поручил
инспектору Пилецкому-Урбановичу[1]
отвести в Лицей.
Он привёл меня прямо в четвёртый этаж и
остановился перед комнатой, где над дверью была чёрная дощечка с надписью: № 13. Иван Пущин; я взглянул налево и
увидел: №14. Александр Пушкин[2]. Очень был рад такому соседу, но его ещё не было, дверь была заперта…
Мелкого нашего народу с каждым днём
прибывало. Мы знакомились поближе друг с другом, знакомились и с роскошным
нашим новосельем. Постоянных классов до официального открытия Лицея не было, но
некоторые профессора приходили заниматься с нами, предварительно испытывая силы
каждого и, таким образом, знакомясь с нами, приучали нас, в свою очередь, к
себе. Все тридцать воспитанников собрались».
Лицейский товарищ Иван Пущин вспоминал знаменательный день: «Настало, наконец, 19 октября, день, назначенный для открытия Лицея…
Торжество началось молитвой. В придворной
церкви служили обедню и молебен с водосвятием. Мы на хорах присутствовали при
служении. После молебна духовенство со святой водою пошло в Лицей, где окропило
нас и всё заведение.
В лицейской зале, между колоннами, поставлен
был большой стол, покрытый красным сукном, с золотой бахромой. На этом столе
лежала высочайшая грамота, дарованная Лицею.
По правую сторону стола стояли мы в три ряда;
при нас — директор, инспектор и гувернёры; по левую — профессора и другие
чиновники лицейского управления.
Остальное пространство залы, на некотором
расстоянии от стола, было всё уставлено рядами кресел для публики. Приглашены
были все высшие сановники и педагоги из Петербурга.
Когда
всё общество собралось, министр пригласил государя.
Император Александр явился в сопровождении обеих императриц[3], в.к. Константина Павловича и в.к. Анны Павловны. Приветствовав
всё собрание, царская фамилия заняла кресла в первом ряду. Министр сел возле
царя.
Среди общего молчания началось чтение. Первый
вышел И.И. Мартынов, тогдашний директор департамента министерства народного
просвещения[4].
Дребезжащим, тонким голосом прочёл манифест об учреждении Лицея и высочайше
дарованную ему грамоту. (Единственное из закрытых учебных
заведений того времени, которого устав гласил: "Телесные
наказания запрещаются")…
«Прияв от
источника Премудрости скипетр, Мы удостоверены были, что безсмертным светом
сиять он будет, тогда токмо, когда в пределах Державы нашей исчезнет мрак невежества…»
Вслед за Мартыновым робко выдвинулся на сцену
наш директор В.Ф. Малиновский, со свертком в руке. Бледный как смерть, начал
что-то читать; читал довольно долго, но вряд ли многие могли его слышать, так
голос его был слаб и прерывист: «…Лицей будет воскрылять молодые таланты к
приобретению славы сынов отечества и верных служителей престола…
Мы потщимся каждую минуту жизни нашей, все силы и
способности наши принести на пользу сего нового вертограда: да Ваше Величество
и всё отечество возрадуется о плодах его»[5].
Заметно было, что сидевшие
в задних рядах, начали перешептываться и прислоняться к спинкам кресел.
Проявление не совсем ободрительное для оратора, который, кончивши речь свою,
поклонился и еле живой возвратился на своё место. Мы, школьники, больше всех
были рады, что он замолк: гости сидели, а мы должны были стоя слушать его и
ничего не слышать».
Некоторые
современники считали энциклопедичность лицейской системы обучения её слабой
стороной. Но выпускник Лицея академик К.С. Веселовский возражал и писал по
этому поводу: «Если вспомнить, каковы были наши высшие учебные заведения… то придётся сказать, что
Лицей был лучшим из них». В доказательство этого довольно привести то
большое число лиц, «отличившихся в высших
родах государственной службы, которые своим образованием обязаны
были Лицею». Штат профессоров и преподавателей Лицея был составлен из
лучших специалистов. Но главным в просвещенности Пушкина было иное…
Большая Комета 1811
года была видима невооружённым глазом на небе России 290 дней. Наибольшая
же яркость кометы была в октябре 1811 года, когда она стала сравнимой по
яркости с самыми яркими звёздами ночного неба. Ядро кометы 1811 имело 30-
Пушкин исполнил свою мечту: оставил в
Уродился
юноша
Под звездой безвестною,
Под
звездой падучею,
Миг один блеснувшею
В тишине небес[6].
Поэтому
тот, 1811 год, своей кометой, нес
мистическое предупреждение. Она вспоминалась позже Пушкиным не в одном стихотворении.
Он писал о «вине Кометы» как о вине 1811
года. Ему было суждено
поступить в Царскосельский Лицей, где он 25 марта 1812 года встретит
представителя «русских сил»[7], открывшего
юному Александру глаза на устройство мироздания и посвятившего его в Законы Вселенной,
подарив ему «сафьяновую тетрадь» с описанием
их.
Вот об
этом событии Александр сообщил нам в стихотворении:
Ещё в ребячестве безсмысленно лукавом
Бродил в лицейском парке величавом,
Следя лишь за природою одной,
Я
встретил старика с плешивой головой
С
очами быстрыми, зерцалом мысли зыбкой,
С устами, сжатыми наморщенной улыбкой[8].
Этот-то старик и
передал ему необходимые книги и «Сафьяновую тетрадь», которые помогли ему
вскоре сделать научное открытие. В другом стихотворении ещё более уточнил:
Я спрятал потаённо
Сафьянную тетрадь.
Сей свиток драгоценный,
Веками сбереженный,
От члена русских сил…
Я даром получил.
Ты, кажется, в сомненьи...
Нетрудно отгадать;
Так, это сочиненьи,
Презревшие
печать[9].
Благодаря полному усвоению Законов Вселенной о Вечном Движении по
кругу общества и природы, Пушкин написал в Лицее несколько пророческих произведений
о XX и XXI веке: «Монах», «Руслан
и Людмила» и другие - поменьше этих.
В 1836 году, в год 25-летия Лицея Александр Пушкин вспомнит о начале нового пути:
«Была пора: наш праздник молодой
Сиял, шумел и розами венчался...
Вы помните: когда возник лицей,
Как царь для нас открыл чертог царицын,
И мы пришли. И встретил нас Куницын
Приветствием меж царственных гостей»…
Конечно, идиллической «единой и неделимой лицейской республики»
и общего «лицейского братства» не
было. «Братство» в устах лицеистов —
скорее семейное понятие, нежели проявление духовного единства. Высокие идеалы и
общие гражданственные устремления объединили в «святое братство», в неразрывный союз лишь небольшой круг юношей,
прежде всего Пушкина, Пущина, Кюхельбекера и Дельвига.
Поразительная
ёмкость и цепкость памяти составляла незыблемую основу его могучего умственного
устройства. Пушкин запоминал сказанное, виденное, слышанное, промелькнувшее в
душе — всё и навсегда. К концу жизни он знал 17 основных языков мира и 10
славянских, а также русскую руницу.
Кончая
Лицей, Пушкин уже имел право сказать:
«Блажен, кто знает
сладострастье высоких мыслей и стихов»
Хотя рядом с Пушкиным в Лицее
было немало даровитых юношей, писавших стихи, но все же его поэтическая звезда
вскоре затмила все другие. Недаром ведь, не кому-либо другому, а именно ему,
было предоставлено право читать своё могучее произведение
«Воспоминания в Царском Селе» перед 72-летним
Гаврилой Державиным на переходном экзамене за два с половиной года до окончания
Лицея. На экзамене присутствовали официальные лица, родственники и знакомые лицеистов.
Навис покров угрюмой нощи
На своде дремлющих небес;
В безмолвной тишине почили дол и рощи,
В седом тумане дальний лес;
Чуть слышится ручей, бегущий в сень дубравы,
Чуть дышит ветерок, уснувший на листах,
И тихая луна, как лебедь величавый,
Плывёт в сребристых облаках.
Плывёт — и бледными лучами
Предметы осветила вкруг.
Аллеи древних лип открылись пред очами,
Проглянули и холм и луг;
Здесь, вижу, с тополем сплелась младая ива
И отразилася в кристалле зыбких вод;
Царицей средь полей лилася горделива
В роскошной красоте цветёт.
С холмов кремнистых водопады
Стекают бисерной рекой,
Там в тихом озере плескаются наяды
Его ленивою волной;
А там, в безмолвии огромные чертоги,
На своды опершись, несутся к облакам.
Не здесь ли мирны дни вели земные боги?
Не се ль Минервы Росской храм?
Не се ль Элизиум полнощный,
Прекрасный Царско-сельской сад,
Где, льва сразив, почил орёл России мощный
На лоне мира и отрад?
Увы! промчалися те времена златые,
Когда под скипетром великия жены
Венчалась славою счастливая Россия,
Цветя под кровом тишины!
Здесь каждый шаг в душе рождает
Воспоминанья прежних лет;
Воззрев вокруг себя, со вздохом Росс
вещает:
“Исчезло всё, Великой нет!”
И в думу углублён, над злачными брегами
Сидит в безмолвии, склоняя ветрам слух.
Протекшие лета мелькают пред очами,
И в тихом восхищеньи дух.
Он видит, окружён волнами,
Над твердой, мшистою скалой
Вознёсся памятник. Ширяяся крылами.
Над ним сидит орёл младой.
И цепи тяжкие, и стрелы громовые
Вкруг грозного столпа трикраты обвились;
Кругом подножия, шумя, валы седые
В блестящей пене улеглись.
В тени густой угрюмых сосен
Воздвигся памятник простой.
О, сколь он для тебя, Кагульской брег, поносен!
И славен родине драгой!
Безсмертны вы вовек, о Росски исполины,
В боях воспитанны средь бранных непогод!
О вас, сподвижники, друзья Екатерины,
Пройдёт молва из рода в род.
О громкий век военных споров,
Свидетель славы Россиян!
Ты видел, как Орлов, Румянцев
и Суворов,
Потомки грозные Славян,
Перуном Зевсовым победу
похищали;
Их смелым подвигам
страшась, дивился мир;
Державин и Петров Героям песнь бряцали
Струнами громозвучных лир.
И ты промчался, незабвенный!
И вскоре новый век узрел
И брани новые, и ужасы военны;
Страдать — есть смертного удел.
Блеснул кровавый меч в неукротимой длани
Коварством, дерзостью венчанного царя;
Восстал вселенной бич — и вскоре лютой брани
Зарделась грозная заря.
И быстрым понеслись потоком
Враги на русские поля.
Пред ними мрачна степь лежит во сне
глубоком,
Дымится кровию земля;
И сёлы мирные, и грады в мгле пылают,
И небо заревом оделося вокруг,
Леса дремучие бегущих укрывают,
И праздный в поле ржавит плуг.
Идут — их силе нет препоны,
Всё рушат, всё свергают в прах,
И тени бледные погибших чад Беллоны,
В воздушных съединясь полках,
В могилу мрачную нисходят непрестанно,
Иль бродят по лесам в безмолвии ночи...
Но клики раздались!.. идут в дали
туманной! —
Звучат кольчуги и мечи!..
Страшись, о рать иноплеменных!
России двинулись сыны;
Восстал и стар и млад: летят на
дерзновенных
Сердца их мщеньем возжены.
Вострепещи, тиран! уж близок
час паденья!
Ты в каждом ратнике узришь
Богатыря.
Их цель иль победить, иль
пасть в пылу сраженья
За веру, за царя.
Ретивы кони бранью пышут,
Усеян ратниками дол,
За строем строй течёт, все местью, славой дышут,
Восторг во грудь их перешёл.
Летят на грозный пир; мечам добычи ищут,
И се — пылает брань; на холмах гром гремит,
В сгущенном воздухе с мечами стрелы свищут,
И брызжет кровь на щит.
Сразились. — Русской — победитель!
И вспять бежит надменный Галл;
Но сильного в боях небесный Вседержитель
Лучём последним увенчал,
Не здесь его сразил воитель поседелый;
О Бородинские кровавые поля!
Не вы неистовству и гордости пределы!
Увы! на башнях Галл кремля!..
Края Москвы, края родные,
Где на заре цветущих лет
Часы безпечности я тратил золотые,
Не зная горестей и бед,
И вы их видели, врагов моей отчизны!
И вас багрила кровь и пламень пожирал!
И в жертву не принёс я мщенья вам и жизни;
Вотще лишь гневом дух пылал!..
Где ты, краса Москвы стоглавой,
Родимой прелесть стороны?
Где прежде взору град являлся величавый,
Развалины теперь одни;
Москва, сколь Русскому твой зрак унылый страшен!
Исчезли здания вельможей и царей,
Всё пламень истребил. Венцы затмились башен,
Чертоги пали богачей.
И там, где роскошь обитала
В сенистых рощах и садах,
Где мирт благоухал, и липа трепетала,
Там ныне угли, пепел, прах.
В часы безмолвные прекрасной, летней нощи
Веселье шумное туда не полетит,
Не блещут уж в огнях брега и светлы рощи:
Всё мёртво, всё молчит.
Утешься, мать градов России,
Воззри на гибель пришлеца.
Отяготела
днесь на их надменны
выи
Десница мстящая Творца.
Взгляни: они бегут, озреться не дерзают,
Их кровь не престает в снегах
реками течь;
Бегут — и в
тьме ночной их глад и смерть сретают,
А с тыла гонит Россов меч.
О вы, которых
трепетали
Европы сильны племена,
О Галлы хищные! и
вы в могилы пали. —
О страх! о грозны времена!
Где ты, любимый сын и счастья и Беллоны,
Презревший правды глас и веру, и закон,
В гордыне возмечтав мечём низвергнуть
троны?
Исчез, как утром страшный сон!
В Париже Росс! — где факел мщенья?
Поникни, Галлия, главой.
Но что я зрю? Герой с улыбкой примиренья
Грядёт с оливою златой.
Ещё военный гром грохочет в отдаленьи,
Москва в унынии, как степь в полнощной мгле,
А он — несёт врагу не гибель, но спасенье
И благотворный мир земле.
Достойный внук Екатерины!
Почто небесных Аонид,
Как наших дней певец, славянской Бард дружины,
Мой дух восторгом не горит?
О, если б Аполлон пиитов дар чудесный
Влиял мне ныне в грудь! Тобою восхищён,
На лире б возгремел гармонией небесной
И воссиял во тьме времён.
О Скальд России вдохновенный,
Воспевший ратных грозный строй,
В кругу друзей твоих, с душой воспламененной,
Взгреми на арфе золотой!
Да снова стройный глас Герою в честь прольётся,
И струны трепетны посыплют огнь в сердца,
И Ратник молодой вскипит и содрогнётся
При звуках бранного Певца.
Иван Пущин - друг Александра, обычно сдержанный, почуяв веяние непонятной
силы, оставил такую запись: «На публичном
нашем экзамене Державин, державным своим благословением, увенчал юного нашего поэта.
Мы все, друзья-товарищи его, гордились этим торжеством. Пушкин тогда читал свои
"Воспоминания в Царском Селе"
В этих великолепных стихах затронуто всё
живое для русского сердца. Читал Пушкин с
необыкновенным оживлением.
Слушая знакомые стихи, мороз по коже пробегал у меня. Когда же патриарх наших певцов в
восторге, со слезами на глазах бросился целовать его и осенил кудрявую его
голову, мы все, под каким-то неведомым влиянием, благоговейно молчали. Хотели
сами обнять нашего певца, его не было: он убежал!..».
Так,
убежавший Пушкин и не услышал слов, сказанных Державиным «Нет, я не умер!». После экзамена, на обеде поэт Державин услышал мнение графа
Разумовского (министра народного просвещения), сказанное отцу Пушкина, что
Александра нужно «образовать в прозе».
Он возразил ему: «Оставьте его поэтом». Державин
сказал С.А. Аксакову: «Вот кто заменит Державина». Вечером
перед отъездом отец Александра Пушкина признался сыну, что до сегодняшнего дня
не верил в его поэтическое дарование, да и наказывали его в детстве ни за что,
а потом оставили его самого по себе. Состоялось примирение с отцом. Да и мать
вскоре прикатила к «сыночку». Отношение её к сыну несколько изменилось.
Быстро разлетелась весть о
славе Александра Пушкина. Этой молодой, полной жизни России, уже осознавшей
свою государственность, нужно было найти своё выражение и отражение в Слове. Ей
нужен был историк, провидец, который бы смог связать, скрепить, породнить
единым русским духом миллионы славянских и тюркских душ, и суметь незримо
управлять их умами на сотни лет вперед.
15.1.15 г. — в
Москве Жуковский, получив через дядю Александра - В.Л. Пушкина - «Воспоминание
в Царском Селе», с восхищением читал его друзьям. Сам дядюшка не раз говорил
М.Н. Макарову: «Посмотрите, что будет из Александра».
Князь П.А. Вяземский писал
поэту К.Н. Батюшкову: «Что скажешь о сыне
Сергея Львовича? чудо и всё тут. Его ''Воспоминание'' вскружили нам голову
с Жуковским, какая сила, точность в выражении, какая твёрдая и
мастерская кисть в картинах. Дай Бог ему здоровья и учения; и в нём будет прок
и горе нам. Задавит каналья!»
К своему дню рождения в 1817 г. Пушкин получил
поздравление лицейского друга Дельвига:
Кто, как лебедь цветущий Авзонии[10],
Осенённый и
миртом и лаврами,
… Тот в советах не мудрствует; на стены
Побеждённых
знамёна не вешает;
Флот, с несчётным богатством Америки
Не взмущает двукраты экваторы
Для него кораблями бегущими.
Но с
младенчества он обучается
Воспевать
красоты поднебесные…
Пушкин! Он и в лесах не укроется,
Лира выдаст его громким пением.
Его лицейский друг Кюхельбекер написал тоже
посвящение Александру:
Счастлив, о Пушкин, кому высокую душу Природа,
Щедрая
Матерь, дала, верного друга - мечту,
Пламенный
ум и не сердце холодной толпы! Он всесилен
В
мире своём; он творец! Что ему низких рабов,
Мелких,
ничтожных судей, один на другого похожих, -
Что
ему их приговор? Счастлив, о милый певец,
Даже
бессильною завистью Злобы - высокий любимец,
Избранник
мощных Судеб! ОГНЕННОЙ мыслию он
В
светлое небо летит, всевидящим взором
читает
И на ЧЕЛЕ и в очах тихую тайну души!
Сам
Кронид для него разгадал загадку
Созданья, -
Жизнь вселенной ему Феб-Аполлон рассказал.
Пушкин!
питомцу богов хариты рекли: «Наслаждайся!» -
Светлою,
чистой струёй дни его в мире текут.
Так,
от дыханья толпы всё небесное вянет, но ГЕНИЙ
Девствен могущей душой, в чистом мечтанье - дитя!
Сердцем выше земли,
быть в радостях ей не причастным
Он себе самому клятву священную дал!
***
В Царском Селе, а ныне - Пушкине, недавно
восстановили плиту с надписью: «Genio loci», но нет полной прежней надписи.
Первые выпускники
царскосельского Лицея участвовали в знаменательном ритуале, не имевшем в
будущем повторения в русской жизни. Друзья
Пушкина, собрали деньги и, с согласия директора Е.А. Энгельгардта, поставили в 1817 году в Лицейском
саду на дерновом холме близ церковной
ограды мраморную плиту с надписью по латыни «Genio
loci…» по белому
мрамору: ''Гению места первый курс
воздвиг''», то есть гению, покровителю и родоначальнику этих мест (по древним поверьям, в том месте, где жил великий человек, остается его тень), по некоторым сведениям посвященную Александру Пушкину. В 1840-х годах возникла мысль о создании
памятника Пушкину. Директор Царскосельского Лицея получил официальный запрос: «По какому случаю поставлен памятник Пушкину
и с чьего разрешения?». Этим запросом официальные сановники признавали за
Пушкиным звание Гения, но возмущались, что без их разрешения воздвигнут
памятник. Да ведь, плита была воздвигнута 18-летнему поэту, который уже тогда
восхитил всю Россию своим Гением. Причём надписи, что этот памятник Пушкину, не
было!
Чествуемый
памятником гений (этимологически - от глагола genere - рождать) — чисто римское понятие. Гений у них - это изваяние,
изображающее римское божество - хранителя человека, рода, местности, идеал
душевных свойств человека.
После
падения Трои Эней отправился в скитания по морю. Прибыв в Лациум, область ещё
не существовавшего Рима, совершил моление к гению места — так
начиналась мистерия общения с таинственным духом-хранителем
земли, о котором жрецы римской религии старались говорить как можно меньше.
Ведь Рим построили по указу Москвы этрусками[11].
(Чудинов)
Гений
места, гений человека имел ясно выраженное отношение к челу: «(чело посвящено гению, потому, воздавая
почести Богу, мы прикасаемся к челу - лат.)».
Гений — есть, прежде всего, Гений — по праву
рождения и по воле Судьбы. В нём или через него выражается ему одному данная
сила. Пушкину было дано услышать такие созвучия русской речи, которых до него
никто не подслушал, никто не сочетал. Как и всякий смертный, он был наследником
предыдущих поколений. Родившись на пороге двух эпох, он впитал их формы, их
идеи, их устремления, мысли, чувства. Но его кипучий мозг по-своему всё
переработал. Не стоит возиться с догадками, чем был бы Пушкин, не будь у него
за спиной Вольтера, Парни, Державина, Карамзина, Батюшкова, Жуковского, даже
люди, просто способные, впитывают, задерживают в своём мозгу как
непосредственные, собственные впечатления жизни, так и её отражения в чужой
душе, в чужом творчестве. У Пушкина эта способность всё схватить, всё сложить в
мозговую лабораторию достигала исключительных размеров. Главное, что за его
спиной стояла Божья матерь, покрывавшая его от бед (но не испытаний) до дня
убийства темными силами Запада.
Говорят, чудес
не бывает на этом свете — и это так. Но для людей непосвящённых они случаются.
Без чудес история была бы для них мертва. Тем более искусство, где решающая
роль принадлежит отдельной личности. Чудом, я думаю, следует называть ещё непознанное, как непосредственно обусловленное
предшествующим развитием. На этом было основано пушкинское творчество, всегда
полное неожиданностей.
Признание чуда отнюдь не
находится в разладе с историческим мышлением. Любого художественного гения
можно исторически объяснить. Надо только исходить из того, что это объяснение
находится в нём самом, как особенным образом преломившем в себе свой век,
следовательно, и всю историю человечества.
Но Пушкин чудо вдвойне. За два с небольшим
десятилетия он совершил то, что в других знаменитейших и старейших литературах
мира было достигнуто за много столетий — за
этот короткий промежуток времени Александр Пушкин возвёл русскую литературу в
один ранг с ними, придав ей одновременно истинно русский, народный и
общечеловеческий вид, а сам занял совершенно особое место в ряду всемирных
гениев. Как и все они, он служил своим искусством утверждению
правды и справедливости, добра и красоты в России, тем самым и на всей земле,
служил осуществлению гуманистических идеалов, выработанных всей историей человечества.
При этом неотступно исполнял повеления
своей судьбы, записанной в Евангелие от Матфея. Выражая дух своего времени
и народа, он являлся олицетворением вечных Законов Вселенной.
И если бы Пушкин не учился в
Лицее, то о нем вряд ли кто вспомнил и через 40 лет.
«Не место красит человека, а
человек место!» — мы чтим место гения Пушкина - Лицей, в стенах
которых происходили загадочные превращения отрока в Пророка, парки и озера, где
он встречался с просвещенным стариком, или имел вдохновение и откровение.
Художник Репин задумал осуществить работу к 100-летию со дня
основания Лицея. Репин написал картину о встрече двух поэтических поколений,
воплотивших две литературные эпохи — уходящую и наступающую: старик Державин,
поднявшись навстречу юному Пушкину, вслушивается в его стихи и, кажется, видит
грядущий день русской поэзии. Работая над картиной, Репин изучил не только
иконографию Пушкина, но и быт, эпоху, костюм, интерьер Лицея. Он беседовал с
бывшими его воспитанниками, ещё помнившими прежнюю обстановку и атмосферу.
Картина эта — своеобразный исторический документ.
писатель-исследователь, пушкинец
Лобов Валерий Михайлович
Октябрь 2011 г.
