7 четвертей века от РАСПЯТИЯ РУССКОГО ХРИСТА — ПРОРОКА АЛЕКСАНДРА ПУШКИНА.
200 лет от посвящения отрока Александра
в тайную науку о Законах Вселенной.
«Я знаю: век уж мой
измерен»
Евгений Онегин
Убийство
русского Гения было преподнесено всему миру как дуэль двух господ, не
поделивших женщину.
Но кровавая расправа над Пушкиным европейских спецслужб
руками наемника Дантеса была спланирована ими с 1827 г., и завершена убийством,
не просто стихотворца, а Русского Пророка и государственного деятеля России. Дантеса
одели в панцирь для того, чтобы исход поединка был в любом случае смертельным
для Пушкина, кто бы ни стрелял первым. Жоржу Дантесу и жидовствующему европейцу
Геккерну потребовалось 2 недели оттяжки дуэли, чтобы привезли бронежилет из
Европы.
Уже поэтому Пушкин
утвердился, что ему готовят убийство, а не поединок. Этим и объясняются его
решительные действия в отношении Геккерна и Дантеса
до исхода их отношений.
В.А. Жуковский описал
отцу стихотворца С.Л. Пушкину переход
гения в невидимую нам жизнь: «Когда
все ушли, я сел перед ним и долго один смотрел ему в лицо. Никогда на этом лице
я не видал ничего подобного тому, что было на нём в эту первую минуту смерти.
Голова его несколько наклонилась; руки, в которых было за несколько минут
какое-то судорожное движение, были спокойно протянуты, как будто упавшие для отдыха после тяжёлого труда»[1].
В «Евгении Онегине» все
37-е 14-стишия пророчески говорят об этом переходе его в 1837 г. в мир иной.
XXXVII.
И постепенно в усыпленье
И чувств и дум впадает он,
А перед ним Воображенье
Свой пёстрый мечет фараон[2].
То видит он: на талом
снеге,
Как будто спящий на ночлеге,
Недвижим юноша лежит,
И слышит голос: Что ж? Убит.
То видит он врагов забвенных,
Клеветников, и трусов злых,
И рой изменниц молодых,
И круг товарищей презренных,
То сельский дом — и у окна
Сидит Она... и всё Она![3]
«…Но что выражалось на его
лице, я сказать словами не умею. Оно было для меня так ново и в то же время так
знакомо! Это было не сон и не покой!
Это не было выражение ума, столь прежде свойственное этому лицу; это не было
также и выражение поэтическое! нет! какая-то
глубокая, удивительная мысль на нём развивалась, что-то похожее на видение, на
какое-то полное, глубокое, удовольствованное знание. Всматриваясь в него,
мне всё хотелось у него спросить: "Что видишь, друг?" И что бы он
отвечал мне, если бы мог на минуту воскреснуть?..»[4]
На это сам Александр
Сергеевич уже ответил заранее в 16 лет:
И тих мой будет
поздний час:
И смерти добрый
гений
Шепнёт, у двери
постучась:
"Пора в жилище
теней!.."
Так в зимний
вечер сладкий сон
Приходит в мирны сени,
Венчанный маком, и склонён
На посох томной лени...[5]
«…Вот минуты в жизни нашей, которые вполне достойны названия
великих. В эту минуту, можно сказать, я видел
саму смерть, божественно тайную, смерть без покрывала. Какую печать наложила
она на лицо его и как удивительно высказала на нём и свою и его тайну»[6].
Враги Пушкина боялись
его, даже лежащего в гробу. Это отметил камер-юнкер Н.М. Смирнов, чиновник МИД: «Вынос тела в
Александро-Невскую лавру назначен был 30 января, но исправник неожиданно
приказал вынести 29-го числа вечером в Конюшенную церковь: боялись волнения в
народе, какого-нибудь народного изъявления ненависти к Геккерну и Дантесу, жившим на Невском, в доме княгини Вяземской, мимо которого должен бы проходить торжественный
обряд, если бы отпевание было в Невском монастыре. (Сама судьба отвела это
унижение на глазах врагов России — В.М.Л.). На отпевание приехал весь
дипломатический корпус[7]
и вся знать, даже те, которые не
стыдились кричать против Пушкина. Общее мнение их вынудило отдать сей долг
любимцу России»[8].
Жуковский же выразил мнение простого народа словами: «Говорили о Пушкине с живым участием, о том, как бы
хорошо было изъявить ему уважение какими-нибудь видимыми знаками; многие,
вероятно, говорили, как бы хорошо отпрячь лошадей от повозки, и довезти его на
руках до церкви; другие, может быть, толковали, как бы хорошо произнести над
ним речь и в этой речи поразить бы его убийцу»[9].
Вынос тела ночью
подтверждал предательский страх перед Пушкиным. Сын Вяземских Павел вспоминал: «После смерти Пушкина я
находился при гробе его почти постоянно, до выноса тела в церковь в здании
конюшенного ведомства. Вынос тела был совершён
ночью в присутствии родных — Н.Н. Пушкиной, графа Г.А. Строганова и его
жены, Жуковского, Тургенева, графа Вельгорского, Аркадия О. Россети, военного Генерального
штаба Скалона и семейства Карамзиной и кн. Вяземского.
Никто из посторонних не допускался.
На просьбы А.Н. Муравьёва и старой приятельницы покойника графини Бобринской,
жены графа Павла Бобринского, переданные мною графу Строганову, мне поручено
было сообщить им, что никаких исключений не допускается. Вне этого списка
пробрался по льду в квартиру Пушкина отставной военный путей сообщения
Верёвкин, имевший, по объяснению А.О. Россети, какие-то отношения к покойному.
Начальник
управления войска жандармов Дубельт в сопровождении около двадцати военных
чиновников присутствовал при выносе. По
соседним дворам были расставлены сторожевые отряды: всё выражало
предвиденье, что в мирной среде друзей покойного может произойти смута... Развёрнутые вооруженные силы вовсе не
соответствовали малочисленным и крайне смирным друзьям Пушкина, собравшимся на
вынос тела.
Но дело в том, что назначенный день и
место выноса были изменены; список лиц, допущенных к присутствию в
печальном шествии, был крайне ограничен, и самые деятельные и вполне осязательные меры были приняты для
недопущения лиц неприглашённых.
Затем
остаётся загадочным: имелись ли
положительные сведения о задуманных уличных выражениях возмущения против члена
посольства? С нашей стороны, вполне понимая, что сановные друзья Пушкина
были поражены и оскорблены назойливостью стражей порядка, мы не можем
поручиться и по соображению тогдашних обстоятельств, что более равнодушное отношение
ведомства охраны власти к числу лиц, могущих явиться на вынос тела, не повлекло
бы за собою дикой персидской угрозы. Впоследствии мы нередко встречали людей
скорбевших и тосковавших, что не дали,
для чести русского имени, разыграться ненависти к надменным иноземцам.
Заслуга Пушкина перед Россиею
так велика, что никакие тёмные
стороны его жизни не могут омрачить его великого и доброго имени... Государственная, народная заслуга Пушкина
несомненна. "Прелестью
живой стихов" он даровал живой
русской речи права гражданские не только во всемирном образованном обществе, но
что важнее — он заставил
офранцузившиеся и онемечившиеся образованные слои русского общества уважать и любить живую русскую речь, живые
русские образы, обычаи и самую нашу природу.
Борьба против иноплемённого ига
вызвала... взрыв негодования между теми русскими людьми, которые с
невозмутимым, величавым спокойствием отвергали достоинство русского языка,
возможность русского искусства и даже право
на русскую самобытность»[10].
В.М. Жуковский в письме
к А.X. Бенкендорфу писал: «Вдруг
стражи порядка догадываются, что должен существовать заговор, что министр
Геккерн, что жена Пушкина в опасности… Вместо того, назначенную для отпевания, церковь переменили, тело
перенесли в неё ночью, с какой-то тайною, всех поразившею, без огня, почти без
проводников; и в минуту выноса, на который собралось не более десяти ближайших друзей Пушкина, особые вооружённые блюстители порядка наполнили ту горницу, где молились
об умершем, нас оцепили, и мы, так сказать, под стражею проводили тело до церкви. Какое намерение могли в нас
предполагать? Чего могли от нас бояться? Этого я изъяснить не берусь… уже позже
пришло это мне в голову, и жестоко меня обидело»[11].
Камергер А.И. Тургенев
писал А.И. Нефедьевой: «Вчера провели мы воскресенье
в молитвах за покойного у гроба его…
Народ
во все дни до поздней ночи толпился и приходил ко гробу его; везде толки и
злоба на Геккерна. Служба охраны и наведения
правопорядка, кажется, опасается, чтобы в доме Геккерна отца, где живёт и сын
его, не выбиты были окна или что бы чего ни произошло, при выносе и отпевании;
ибо вместо Исаакиевского Собора, назначенного, как увидите в билете, для
отпевания, велено отпевать его в Конюшенной церкви и вчера ввечеру перестали
уже пускать народ ко гробу и мы в полночь, только родные, друзья и ближние
перевезли тело его из дома в эту церковь.
В
11 часов будет отпевание, и потом перевезут его в монастырь, за 4 версты от его
деревни, где он желал покоиться — до радостного утра!..
Учащиеся
университета желали в мундирах идти за гробом, и быть на отпевании; их не
допустят, вероятно. Также и многие Ведомств: например, Духовных дел иностранных
исповеданий.
Одна,
так называемая, знать наша не отдала последней почести Гению Русскому: она
толкует, следуя предписаниям
вкуса, о народности и пр., а почти
никто из высших чинов двора, из порученцев и прочих не пришёл к гробу Пушкина.
Но она, болтая по-французски, по своей русской безграмотности, и не в праве печалиться
о такой потере, которой оценить не могут...
Вчера,
входя в комнату, где стоял гроб, первые
слова, кои поразили меня в чтении Псалтыря: "Правду твою не скрыв в сердце твоём". Конечно, то, что Пушкин
почитал правдою, он не скрыл, не угомонился в сердце своём и погиб»[12].
Видимо, до многих сердец
дошли пушкинские строки его 6-й главы о 37-м
годе в песне XXXVII - 37-й!:
Быть
может, он для блага мира
Иль
хоть для славы был рождён;
Его умолкнувшая лира
Гремучий, непрерывный звон
В веках поднять могла.
Поэта,
Быть
может, на ступенях света
Ждала
высокая ступень.
Его страдальческая тень,
Быть
может, унесла с собою
Святую тайну[13],
и для нас
Погиб
животворящий глас,
И
за могильною чертою
К
ней не домчится гимн времён,
Благословение
племён[14].
Сын Вяземских Павел вспоминал: «Я проводил ночи, прислушиваясь
к неумолкаемым толкам и сообщениям, возбуждённым кончиной Пушкина, и, несмотря
на страстное желание уяснить себе причины и поводы к стычке — я решительно
ничего понять не мог.
Много говорили, что в поединке Онегина и Ленского Пушкин пророчески
описал свою собственную кончину»[15].
В подтверждение этому мнению предоставим вам такую возможность без
поисков нужных мест прочесть гл.6:
XXIX.
Вот пистолеты уж блеснули,
Гремит
о шомпол молоток.
В
гранёный ствол уходят пули,
И
щёлкнул в первый раз курок.
Вот
порох струйкой сероватой
На
полок сыплется. Зубчáтый,
Надёжно ввинченный кремень
Взведён
ещё. За ближний пень
Становится
Гильо смущенный.
Плащи
бросают два врага.
Зарецкий
тридцать два шага[16]
Отмерял
с точностью отменной,
Друзей развёл по крайний след,
И каждый взял свой пистолет.
XXX.
«Теперь сходитесь».
Хладнокровно,
Ещё
не целя, два врага
Походкой
твёрдой, тихо, ровно
Четыре
перешли шага,
Четыре
смертные ступени.
Свой пистолет тогда Евгений,
Не
преставая наступать,
Стал первый тихо подымать.
Вот
пять шагов ещё ступили,
И
Ленский, жмуря левый глаз,
Стал
также целить — но как раз
Онегин
выстрелил... Пробили
Часы урочные: поэт
Роняет, молча, пистолет,
XXXI.
На
грудь кладёт тихонько руку
И падает.
Туманный взор
Изображает
смерть, не муку.
Так
медленно по скату гор,
На
солнце искрами блистая,
Спадает
глыба снеговая.
Мгновенным
холодом облит,
Онегин
к юноше спешит,
Глядит,
зовёт его... напрасно:
Его
уж нет. Младой певец
Нашёл безвременный конец!
Дохнула
буря, цвет прекрасный
Увял на утренней заре,
Потух огонь на алтаре!..[17]
31-я
песнь главы была последней для Ленского, и для Пушкина 31-й круг по 64 недели был тоже последним в его жизни. Как
заметил бы сам Пушкин: «Бывают
странные сближения»[18].
1.2.37 г. камергер
Тургенев А.И. записал:
«1 час пополудни. Обедня в здании Конюшенной Церкви. Стечение было многочисленное по улицам,
ведущим к церкви, и на Конюшенной площади; но народ в церковь не пускали.
Едва достало места и для блестящего общества.
Молодёжи множество.
Служил архимандрит и 6 священников. Рвались — к последнему целованию. Друзья
вынесли гроб; но, желавших нести было так много, что в тесноте разорвали надвое
костюм у кн. Мещерского. Тут и Энгельгардт — воспитатель его, в Царско-Сельском
Лицее; он сказал мне: 18-ый из моих умирает, т.е. из первого выпуска Лицея.
Все товарищи Поэта по Лицею явились.
Мы на руках вынесли гроб в подвал на другой двор; едва нас не раздавили. Площадь вся покрыта народом, в домах и на
набережных Мойки тоже…
Я зашёл в дом, вдова
в глубокой горести; ничего не расспрашивала»[19].
А.В. Никитенко писал в
Дневнике: «Похороны
Пушкина. Это были действительно народные
похороны. Всё, что сколько-нибудь
читает и мыслит в Петербурге, — всё стеклось к церкви, где отпевали поэта.
Это происходило в Конюшенной.
Площадь
была усеяна средствами передвижения и народом, но среди последнего ни одного
тулупа или зипуна. Церковь была наполнена знатью. Все посольства присутствовали.
Впускали в церковь только тех,
которые были в мундирах или с билетом.
На всех лицах лежала печаль — по крайней мере, наружная.
Тут
же, по обыкновению, были и нелепейшие распоряжения. Народ обманули: сказали,
что Пушкина будут отпевать в Исаакиевском соборе, — так было означено и на
билетах, а между тем тело
было из квартиры вынесено ночью, тайком, и поставлено в Конюшенной
церкви.
В
университете получено строгое предписание, чтобы профессора не отлучались от
своих кафедр и учащиеся присутствовали бы на занятиях.
Русские не могут оплакивать своего
согражданина, сделавшего им честь своим существованием!
Иностранцы приходили поклониться поэту в
гробу, а профессорам университета и русскому юношеству это воспрещено.
Они тайком, как воры, должны были прокрадываться к нему.
Попечитель
мне сказал, что учащимся лучше не быть на похоронах: они могли бы собраться
воедино, нести гроб Пушкина — могли бы "пересолить", как он
выразился.
Греч
получил строгий выговор от Бенкендорфа за слова, напечатанные в "Северной
пчеле": "Россия обязана
Пушкину благодарностью за 22-летние заслуги его на поприще словесности".
Краевский, редактор "Литературных прибавлений к "Русскому инвалиду",
тоже имел неприятности за несколько строк, напечатанных в похвалу поэту.
Я
получил приказание вымарать совсем несколько таких же строк, назначавшихся для
"Библиотеки для чтения".
И
всё это делалось среди всеобщего участия к умершему, среди глубокого всеобщего
сожаления. Боялись — но чего?
Торжественный обряд кончился
в половине первого. Я поехал на занятия. Но вместо очередного занятия я читал
учащимся о заслугах Пушкина. Будь что будет!»[20].
В первые
дни после гибели Пушкина отечественная печать
как бы онемела: до того был силён гнёт над нею графа Бенкендорфа. Заведение допуска рукописей к печати трепетало перед шефом III
отделения, страшась вызвать его неудовольствие за поблажку в пропуске в печать
слов сочувствия к Пушкину. В одном лишь печатном издании — «Литературные
прибавления к «Русскому Инвалиду» — А.А. Краевский, редактор этих прибавлений,
поместил несколько тёплых, глубоко прочувствованных слов: «СОЛНЦЕ НАШЕЙ ПОЭЗИИ ЗАКАТИЛОСЬ! Пушкин
скончался, скончался во цвете лет, в
середине своего великого поприща!..
Более говорить о сём не имеем силы, да и не нужно; всякое русское сердце знает
всю цену этой невозвратимой потери,
и всякое русское сердце будет растерзано. Пушкин!
наш поэт! наша радость, наша
народная слава!.. Неужели, в самом деле, нет уже у нас Пушкина! К этой
мысли нельзя привыкнуть!»[21]
Краевский, на другой же день по выходе Вестника,
был приглашён для объяснений к председателю заведения для просмотра, одобрения или запрещения к печати рукописей. Ему,
состоявшему на службе в министерстве народного просвещения, было передано
крайнее неудовольствие министра С.С. Уварова: «"К чему эта публикация о Пушкине?
Что это за чёрная рамка вокруг известия о кончине человека не чиновного, не
занимавшего никакого положения на государственной службе? Ну, да это ещё, куда
бы ни шло! Но что за выражения! «Солнце
поэзии!!» Помилуйте, за что такая честь? "Пушкин скончался... в
средине своего великого поприща! Какое это такое поприще?" Сергей Семенович именно
заметил: "Разве Пушкин
был полководец, военачальник, министр, государственный муж?! Наконец, он
умер без малого сорока лет! Писать
стишки не значит ещё, — как выразился Сергей Семенович, — проходить великое
поприще!"»[22]
Будто не знал министр Уваров о 14-летней
службе Пушкина в Министерстве иностранных дел, и на которого уже были подписаны
документы о присвоении ему звания камергера.
Князь П.А. Вяземский
вспоминал: «На похоронах Пушкина и в предсмертные дни
его был весь город. На
вынос тела из дому в церковь Н.Н. Пушкина не явилась от истомления и оттого, что не хотела показываться
вооружённым стражам порядка»[23].
А ведь как осуждали
Наталью за это «равнодушие». Проверка по науке Пушкина показала состояния жены
Пушкина на рассматриваемый день: «здесь значительнее, чем
где-либо, проявляется слабость личности.
К распаду, происходящему с
необходимостью, надо отнестись, как,
например, к естественному и необходимому наступлению осени в круговороте времён
года. Во всяком случае, попытка применить насилие не привела бы к добру.
Даже одно косное желание сохранить достижение прошлого — здесь безполезно, ибо время упадка уже наступило, а косное
сохранение прошлого лишь задерживает ход склонения к упадку».
Листья опали…
2.2.37 г. — в Сретение
Господа нашего Карамзины писали:
«...Вчера состоялось отпевание бедного, дорогого Пушкина. В этот
день, говорят, там перебывало более ДВАДЦАТИ
ТЫСЯЧ ЧЕЛОВЕК (При
80 тысячах взрослого населения Санкт-Петербурга — это каждый четвёртый - В.М.Л.):
чиновники, военные, купцы, все с благоговейном молчании, с умилением, особенно
отрадным для его друзей.
Один
из этих никому не известных людей сказал Россету: "Видите ли, Пушкин ошибался,
когда думал, что потерял свою народность: она вся тут, но он её искал не там,
где сердца ему отвечали".
Другой,
старик, поразил Жуковского глубоким вниманием, с которым он долго смотрел на
лицо Пушкина, уже сильно изменившееся, он даже сел напротив и просидел неподвижно четверть часа, а слёзы
текли у него по лицу, потом он встал и пошёл к выходу; Жуковский послал за
ним, чтобы узнать его имя. "3ачем
вам, — ответил он, — Пушкин меня не знал, и я его не видал никогда, но мне грустно за славу России".
И
вообще, это второе общество проявляет
столько увлечения, столько сожаления, столько сочувствия, что душа Пушкина должна радоваться, если только хоть
какой-нибудь отзвук земной жизни доходит туда, где он сейчас; среди молодежи
этого второго общества подымается даже
волна возмущения против его убийцы, раздаются угрозы и крики негодования…
Один
из послов сказал даже: "Лишь здесь
мы впервые узнали, что значил Пушкин для России. До этого мы встречали его,
были с ним знакомы, но никто из вас
— он обращался к одной даме — не сказал
нам, что он — ваша народная
гордость"»[24].
Н.В. ГОГОЛЬ: «Только по смерти Пушкина
обнаружились его истинные отношения к
государю и тайны двух его лучших сочинений. Никому не говорил он при жизни
о чувствах, его наполнявших, и поступил умно. После того как вследствие всякого
рода холодных возгласов ежедневников, писанных слогом помадных объявлений, и
всяких сердитых, неопрятно-запальчивых выходок, производимых всякими квасными и
неквасными отечественниками, перестали верить у нас на Руси искренности всех
печатных излияний, — Пушкину было опасно выходить: его бы как раз назвали
подкупным или чего-то ищущим человеком. Но теперь, когда явились только после его
смерти эти сочинения, верно, не отыщется во всей России такого человека,
который посмел бы назвать Пушкина льстецом или угодником кому бы то ни было.
Чрез то святыня высокого чувства сохранена. И теперь всяк, кто даже и не в
силах постигнуть дело собственным умом, примет его на веру, сказавши: "Если сам Пушкин думал так, то уж,
верно, это сущая истина"»[25].
И вот спустя 170 лет мы
читаем мнение Карташева А., современника
нашего — настоящего русского человека: «Разве в эти дни, вновь перечитывая
свидетельства участников последних страдальческих дней Пушкина, разве мы не
возвышались в сострадании ему до высот "страстных" переживаний, при виде и невинного страдальца и вместе
великодушно кающегося благоразумного разбойника, спасающегося "о едином
часе"? Чья смерть, чья кончина из
русских великих людей так же несравнимо жгуче, садняще записалась на плотских
скрижалях русского сердца? Ничья. Это
— последствие "явления чрезвычайного и, может быть, единственного".
Это врождённое соборное избранничество народной души своего вождя и пророка. Своего рода светское, мирское причисление к
лику святых снизу, чрез "глас народа", как творятся и всякие
подлинные узаконения. Правительственное признание сверху лишь запечатлевает
сложившуюся данность.
В календарях
всех образованных народов есть такие
избранные излюбленные лики,
которыми любуется и утешается народная душа, своего рода светские святые.
Разве
в силах кто-нибудь развенчать потрясающую трогательность истории Авраама,
Иосифа, Руфи, Давида, Илии? Кто посягнёт на умаление тяжёлой смерти Сократа,
чудесности Александра Македонского, священности любви Данте к Беатриче?.. Их не
вырвать из памяти народа. Это образы из светской библии народов. Их
жизнеописания, большей частью, окутанные сказаниями, воспринимаются народными
сердцами как "жития", умиляющие и возвышающие дух. Также
"житийно" влечёт нас и приковывает к себе и ослепительный образ
Пушкина.
Но
мы-то, земнородные, и не по своей, а по Божьей воле, творящие земное описание
жизни народов — мы-то не перестанем (ибо не имеем никакого нравственного права
перестать) нести эти ценности светской образованности под знамя Христа и Церкви
в твёрдом уповании, что Господь спасёт и преобразит их, как и нас грешных,
"ими же весть Он судьбами". Когда и как? Тайна закрыта до времени, но должна открыться. "Стучите, и отворят вам"[26]...
И когда-то вся Психея[27]
России, и земной Жених её — многогрешный
раб Божий Александр — и все мы,
"верные чада её", войдём в чертог брачный Жениха Вечного,
Несравненного[28]...
А пока в земном нашем "странствии", мы идём под знаком земного Избранника русского сердца, нашего
подлинного Вождя и Пророка. Тайна
Пушкина — сверхписательская, тайна
русская — пророческая»[29].
Разум Пушкина непостижим
обывателям, черни. Великое таинство заключено во всём, что связано с жизнью его
и творчеством. Небесное знамение читается ещё до рождения пророка: сорок святых
в пушкинском роду трудились, страдали и молились за Святую Русь. Поэтому должен
был явиться в мир пиит и провидец судеб родной земли.
Говорят, что один праведник
искупает людские грехи вплоть до седьмого поколения. И потому пушкинский род
чист: не было среди Пушкиных — корыстолюбцев, лихоимцев и предателей.
Божий промысел видится и
в том, что младенец Александр появился на свет в день Вознесения, под колокольный
благовест Первопрестольной. И в том, что венчался стихотворец в храме Большого
Вознесения. И в том, что похоронен он в Святых Горах, на Псковской земле,
откуда родом была княгиня Ольга, стоявшая также у истоков родословия святых по
линии Пушкина.
Чтобы понять чистоту
помыслов и святость жизни Пушкина, нужно перечитать Полное собрание сочинений
Пушкина, да ещё и дополнить его найденными работами, которые в него не вошли.
Библейские темы, обряды, отзвуки богослужений и молитв и, главное, задачи
православной нравственности в той или иной степени присутствуют почти в каждом
произведении Пушкина. Из летописей и бытописания развития человеческих обществ
(государств) известно, что основанием возрождения
любой страны служило в первую очередь истинное миропонимание. Европа без учения
своего Спасителя-просветителя не знала бы Возрождения. Но ей был суждён свой –
Спаситель европейского народа.
Начиная со времени
открытия Донского хранения рукописи Пушкина в 1979 г., Россия стала постигать
его науку, которая, как считал русский Гений
Пушкин, «сокращает нам опыты быстротекущей жизни»[30].
25.3.1812 г.
в день Благовещенья
— ровно через 32 недели после приёмных испытаний в Лицей
— произошла «Давно предвиденная встреча»,
как намекнул Александр Сергеевич в «Руслане
и Людмиле». Гуляя по дорожкам Царскосельского парка, Александр повстречал старца-учёного (по сути —
учёного жреца, волхва), который ему рассказал много любопытного о прошлом Руси,
о природе и её законах, о предопределённости стать ему ведущим русского народа.
В другом стихотворении ещё более уточнил:
Ещё
в ребячестве безсмысленно лукавом
Бродил
в лицейском парке величавом,
Следя
лишь за природою одной,
Я встретил старика
с плешивой головой
С очами быстрыми, зерцалом мысли
зыбкой,
С устами, сжатыми наморщенной улыбкой[31].
Это сообщение нам о
знаниях, полученных от волхвов, принёсших знания в Россию с Запада после
окончания времени Возрождения. В XVII
веке там начались гонения на «ведьм, колдунов, еретиков»[32],
знающих Законы Бога, т.е. законы чередования подъёмов и спадов по кругу. Вот
что хотел Александр сообщить нам в стихотворении:
Я
спрятал потаённо
Сафьянную тетрадь.
Сей
свиток драгоценный,
Веками
сбереженный,
От
члена русских сил…
Я
даром получил[33].
С этого времени Александр Сергеевич стал изучать кольцевую науку о
чередовании перемен от одной противоположности к другой, о разнице мужского и
женского движения — как по редким книгам, так и, советуясь с волхвами.
Сравнивая движения Европы и России, он увидел, что их знания вынесены из Европы
и однобоки, так как не отражали закономерности развития России. Полученные от
волхвов книги он прятал и доставал по ночам, когда все уже спали. С этих пор он
узнал цену книгам, на которые позже тратил много времени и денег. Он не пожелал
отдавать время порокам, сну и ссорам — он поступил, как поступают мудрые —
отдался поэзии и проникновению
в непознанное.
Александр Сергеевич
занимался большой научной работой,
но жил во враждебном ему окружении. Высший свет преклонялся перед Западом,
дворяне предпочитали французский язык, европейскую одежду, искусство, обычаи и т.п. Многие иностранцы занимали высокие государственные и научные
должности и ненавидели Пушкина за его
любовь к отчизне, за его честь и ум.
Поэтому Пушкин не мог оставить прозападной Академии наук
свои научные работы, опережавшие на
столетия развитие общественного сознания.
Иностранные спецслужбы, не сумевшие докопаться до сути его
творчества, убили Светоч Разума России в надежде, что и России не достанется
предполагаемый научный труд Александра Сергеевича.
Чтобы сохранить и передать древние сведения для русских XXI
века, Пушкин собрал свои научные труды (это 200 рукописных листов на
старо-французском языке), закрытые
особым «ключом». О нём вспомнил при уходе навсегда словами «скупого»
рыцаря: «Где ключи? Ключи, ключи
мои!..»[34]
В
1829 году Александр Сергеевич привёз свой труд на Дон, передав его Кутейникову
Дмитрию Ефимовичу, бывшему в то время наказным атаманом Войска Донского. Кутейников
был дворянином, героем отечественной войны 1812 года, ревнителем о благе России.
С тех пор несколько поколений рода Кутейниковых сохраняли, переводили рукопись
на русский язык, раскрыв содержание рукописи «ключом», оставленным творцом,
изучали и проверяли научную работу А.С. Пушкина.
И
хотя широко о донском хранении рукописи не было известно, но самые способные соотечественники,
преданные своему народу, выдающиеся люди Отечества через хранителей были ознакомлены с его содержанием.
Через 10 лет многочисленных попыток передать
рукопись на честных условиях или обнародовать в печати хоть какие-нибудь сведения о пушкинской науке хранитель
научной рукописи Пушкина И.М. Рыбкин (1904-1994) писал в письме Генриху Боровику
от 14.6.87 г.:
«Только остерегайтесь лжи, распущенной
Пушкинским Домом о Пушкине»[35].
В
июне 1976 года хранитель И.М. Рыбкин писал сотруднику отдела рукописей Государственной
Библиотеки СССР: «Когда Александр Сергеевич Пушкин
возглавил зародившуюся в России новую общественную культуру, идущую
на смену Западу, тогда ему
противостояли: самодурство
самодержавного государственного учреждения; общественное
мнение, которое находилось под воздействием частного уклада
хозяйства; и злодейская
европейская (английская) разведка,[36]
которая, как теперь точно установлено, не гнушалась никакими подлостями,
распуская грязную клевету на всё русское, и устроившая убийство далеко не
одного только Пушкина».
Чиновник МИД Смирнов так описал это
убийство Пушкина: «…Дантес выстрелил первый. Пушкин упал; и «сказал: мне кажется, что у меня раздроблена ляжка»[37], встав на одно колено
и опираясь на землю, другою дрожащею от гнева рукою он прицелился, выстрелил, и
Дантес также упал… презренный француз легко ранен в руку и сшиблен с ног силою удара»[38]. «пуля пробила руку
и ударилась в одну из пуговиц мундира, продавила
Дантесу два ребра»[39].
Дантес помимо перелома рёбер, получил
контузию, о чём было записано при его медицинском освидетельствовании. Это вызвало лихорадку. Однако два
документа из дела исчезли навсегда.
27.1.37 г. – по церковному календарю
отмечали день перенесения мощей Иоанна Златоуста. Пушкин действительно был
Златоустом. Пушкина привезли домой
на Мойку. «У подъезда Пушкин просил Данзаса выйти вперед, послать людей вынести его из кареты, и если жена его дома, то предупредить ее и
сказать, что рана не опасна… Она
бросилась в переднюю, куда в это время люди вносили Пушкина на руках. Увидя жену, Пушкин начал ее успокаивать, говоря, что рана его вовсе не опасна, и попросил
уйти, прибавив, что как только
его уложат в постель, он сейчас же позовет ее»[40].
Потом
он сказал ей: «Как я рад,
что еще вижу тебя и могу обнять! Что бы ни случилось, ты ни в чем не виновата и
не должна себя упрекать, моя милая!..»[41]
Камергер Тургенев А.И. на второй день вспоминал: «...был уже у раненого приятель его,
искусный доктор Спасский; нечего было оперировать;
надлежало было оставить рану без операции; хотя
пулю и легко вырезать: но
это без пользы усилило бы течение крови. Кишки не тронуты; но внутри перерваны кровавые нервы и рану
объявили смертельною. Пушкин сам
сказал доктору, что он надеется прожить дня два...»[42]
Со слов К.К. Данзаса: «По отъезде Арендта Пушкин послал за священником, исповедывался
и приобщался.
По воспоминаниям П.П.
Семенова-Тян-Шанского, 23-летний поэт Лермонтов
Михаил Юрьевич был на квартире умиравшего Пушкина[43].
Из письма В.А. Жуковского: «В это время
уже собрались мы все, князь Вяземский, княгиня, граф Вьельгорский
и я. Жена как привидение, иногда прокрадывалась в ту горницу, где лежал ее
умирающий муж; он не мог ее видеть; но он боялся, чтобы она к нему подходила,
ибо не хотел, чтобы она могла приметить
его страдания, кои с удивительным мужеством пересиливал, и всякий раз,
когда она входила или только останавливалась у дверей, он чувствовал ее присутствие.
"Жена здесь, — говорил он. — Отведите ее. Она, бедная, безвинно терпит!
в свете ее заедят"[44] .
28 января
- после полуночи врач «Арендт снова приехал к
Пушкину и привез ему от государя собственноручную записку карандашом:
"Любезный друг Александр Сергеевич, если не суждено нам видеться на этом
свете, прими мой последний совет: старайся умереть христианином. О жене и детях
не беспокойся, я беру их на свое попечение"… Пушкин сложил руки и
благодарил Бога, сказав, чтобы Жуковский передал государю его благодарность»[45].
Плетнев
говорил: "Глядя на Пушкина, я в первый раз
не боюсь смерти". Больной положительно отвергал утешения наши: "Нет,
мне здесь не житье; я умру, да, видно,
уже так надо"[46].
Домашний
врач Спасский вспоминал: «Незадолго до смерти ему захотелось морошки. Наконец привезли морошку.
— Позовите
жену, — сказал Пушкин, — пусть она меня кормит. Наталия Николаевна опустилась
на колени у изголовья умирающего, поднесла ему ложечку, другую — и приникла
лицом к челу мужа. Пушкин погладил ее по голове и сказал: "Ну, ничего, слава
Богу, все хорошо", и отослал жену. Лицо его выражало спокойствие. Это
обмануло несчастную его жену; выходя, она сказала мне: "Вот увидите, что
он будет жив, он не умрет"[47]
«Обернувшись к своим книгам, он
им сказал: «Прощайте, друзья!»[48]
По просьбе Пушкина его приподняли повыше. «Он вдруг будто проснулся, быстро раскрыл
глаза, лицо его прояснилось, и он
сказал: "Кончена жизнь!" Я
не дослышал и спросил тихо: "Что кончено?" — "Жизнь кончена", — отвечал он
внятно и положительно. "Тяжело
дышать, давит", — были последние слова его»[49].
29 января / 10 февраля 1837 года, когда стрелки часов, дойдя до
без пятнадцати три, разделили круг жизни Пушкина на земное и небесное, дух
покинул тело.
Небо приняло Поэта на третий день после дуэли, как сказано в
писании, и в тот же день недели, пятницу, в какой ушли из жизни Будда, Мухаммад и Христос!
Писатель В.А. Соллогуб вспоминал: «29 января следующего (1837) года Пушкина не стало. Вся грамотная
Россия содрогнулась от великой утраты. Я понял, что так было угодно провидению, чтоб Пушкин погиб, и что он сам увлекался к смерти силою почти
сверхъестественною и, так сказать, осязательною»[50].
Смерть наступила через 14 кругов
по 64 недели от 28.11.1819 г. — дня пророчества гадалки Кирхгоф о конце Пушкина: «умрет насильственной смертью, его убьёт из-за женщины
белокурый молодой мужчина».
Если гадалка сказала точно о смерти Пушкина в
30.1.37 - Лермонтов написал «Смерть
Поэта» (Погиб поэт!- невольник чести) с эпиграфом:
«Отмщенье,
государь, отмщенье!
Паду
к ногам твоим:
Будь
справедлив и накажи убийцу,
Чтоб
казнь его в позднейшие века
Твой
правый суд потомству возвестила,
Чтоб
видели злодеи в ней пример».
Как известно, после суда
Николай I выслал разжалованного Дантеса в крестьянских санях до границы, а
Геккерну пришлось распродать свою мебель и выехать назад, в Европу.
Лицейский друг Пушкина Данзас: «Вечером 1 февраля была панихида, и тело Пушкина повезли в Святогорский монастырь. Государь предложил А. И. Тургеневу проводить
тело Пушкина».
6 февраля, 1837 г. было отдание
праздника Сретения Господня - утром Тургенев А.И. с дочерьми Осиповой Машей и
Катей поехали в Святые горы, чтобы отдать тело поэта на встречу с Господом.
Ящик с гробом занесли в церковь Спаса Нерукотворного Образа, а потом положили в
мелкую яму до весны под снег. Никто из родных не приехал.
***
Кто-то
сказал, что значение писателя определяется тем, что находят после его смерти в
ящиках письменного стола. Но у Пушкина остались не только «История села Горюхина», «Арап Петра Великого», «Медный Всадник»,
«Египетские ночи», «Езерский», «Дубровский» и пр.
Остался на Дону у казаков на 150-летнее хранение его главный труд – научная
рукопись 1829 г. о Законах Вселенной с
новым матрично-образным способом, позволяющим прогнозировать события в стране и
в судьбе отдельного человека, делать открытия и изобретать.
К 100-летию смерти Пушкина в СССР начало
выходить по указанию Сталина Полное собрание сочинений Пушкина.
К 195 летию в
России начала выходить репринтная копия Полного собрания сочинений Пушкина 1937
г. Хотя новых произведений было на 1-2
тома больше. Но составители из Пушкинского дома их не замечали.
Лично моя задача — написать полную истинную "Историю
Пушкина" с полными текстами, датировками и пояснениями причин написания
его произведений, с включением воспоминаний современников и итогов исследований
своих и предшествующих авторов. Надеюсь, что к 200-летию распятия Пушкина
выйдет его История, и сбудется пророчество Н.В. Гоголя:
«Пушкин
есть явление чрезвычайное и, может быть, единственное
явление русского духа: это русский человек в его развитии, в каком он, может
быть, явится чрез
двести лет»[51].
писатель-исследователь,
пушкинец
Лобов Валерий
Михайлович
