ТАЙНА
ЖЕНСКИХ ОБРАЗОВ
в
произведениях Пушкина
Поэзия
Пушкина отличается замечательно многосторонним пониманием разных форм и стадий
любви.
И, однако,
в жизни — любовь сплошь и рядом несёт несчастье,
потому что в жизни господствуют и доселе всевозможные понимания любви. Жизнь вся
переполнена несвободными неравноправными отношениями, которые не могут не
отражаться и на любви. Отсюда-то и выходит, что именно та любовь, которая одна
только и может дать счастье, приносит фатально несчастье. В этом
глубокая жизненная драма, так тонко понятая и так гениально изображённая нашим
поэтом!.. Сделаю примечание на всё время цитирования Пушкина — стихи даются с
пропусками из-за поэтических отступлений, которые специально затемняли ИСТИНУ, а
нам то она и нужна.
«Мне вас
не жаль, года весны моей,
Протекшие
в МЕЧТАХ ЛЮБВИ НАПРАСНОЙ, —
Мне вас не
жаль, о таинства ночей,
Воспетые
цевницей сладострастной;
Мне вас не
жаль, НЕВЕРНЫЕ ДРУЗЬЯ,
Венки
пиров и чаши круговые, —
Мне вас не
жаль, ИЗМЕННИЦЫ МЛАДЫЕ, —
Задумчивый,
ЗАБАВ ЧУЖДАЮСЬ Я.
Но где же
вы, минуты умиленья,
Младых
надежд, сердечной тишины?
Где
прежний жар и СЛЁЗЫ ВДОХНОВЕНЬЯ?..
Придите
вновь, года моей весны!»
Замечу,
что сегодня вы увидите в стихах Пушкина 9 раз слово СЛЁЗЫ. Как удивительно зеркально
построено стихотворение (ниже) – в начале - не
жаль весны любви, а в конце - призывает весну. Ведь тогда жажда любви
простой, человеческой - была воспитана прочитанными им в детстве и отрочестве -
всеми романами и поэзией Запада, разжигающих пылкость и страсть. Но он в свои 15
лет — УЖЕ был мудр:
РАССУДОК И
ЛЮБОВЬ.
«Младой
Дафнис, гоняясь за Доридой,
“Постой, —
кричал, — прелестная! постой,
Скажи:
“Люблю” — и бегать за тобой
Не стану я
— клянуся в том Кипридой!”
“Молчи,
молчи!” — Рассудок говорил,
А плут
Эрот: “Скажи: “ты сердцу мил!”
“Ты сердцу
мил!” — пастушка повторила,
И их
сердца огнем любви зажглись,
И пал к
ногам красавицы Дафнис,
И
страстный взор Дорида
потупила.
“Беги,
беги!” — Рассудок ей твердил,
А плут
Эрот: “Останься!” — говорил.
Осталася — и
трепетной рукою
Взял руку
ей счастливый пастушок.
“Взгляни,
— сказал, — с подругой голубок
Там
обнялись под тенью лип густою!”
“Беги!
беги!” — Рассудок повторил,
“Учись от
них!” — Эрот ей говорил.
И нежная
улыбка пробежала
Красавицы
на пламенных устах
И вот она
с томлением в глазах
К
любезному в объятия упала...
“Будь
счастлива!” — Эрот ей прошептал.
Рассудок
что ж? Рассудок уж молчал».
Всё то он
знал теоретически, и пытался испытать практически. И оставил нам воспоминание о
любви будущего пророка России к неизвестному образу. Какому же? Подумайте
сами:
«Прекрасная!
пускай восторгом насладится
В объятиях
твоих российский полубог.
Что с
участью твоей сравнится?
Весь мир у
ног его - здесь у твоих он ног».
Но это
только пожелания? Или в другом – такие же мечты:
К
НЕЙ.
«Эльвина, милый друг, приди, подай мне
руку,
Я вяну,
прекрати тяжелый жизни сон;
Скажи —
увижу ли.... на долгую ль
разлуку
Я роком
осужден?
Ужели
никогда на друга друг не взглянет,
Иль вечной
темнотой покрыты дни мои?
Ужели
никогда нас утро не застанет
В объятиях
любви?
Эльвина, почему в
часы глубокой ночи
Я не могу
тебя с весельем обнимать,
На милую
стремить томленья полны очи
И страстью
трепетать?
И в
радости немой, в восторгах наслажденья
Твой шопот сладостный и тихой стон
внимать
И тихо в
скромной тьме для неги пробужденья
Близ милой
засыпать?»
Мечты
приводили к тому, что минутные радости встреч с представительницами прекрасной
половины человечества: в застольях, походах, танцах и песнях заканчивались
безрезультатно.
Так
в лицейском
дневнике Пушкин написал стихотворение, сказав друзьям, что оно о любви к
Екатерине Бакуниной, сестре своего товарища Александра: «Я счастлив был!.. нет, я вчера не был
счастлив; поутру я мучился ожиданьем, с неописанным волненьем стоя под окошком,
смотрел на снежную дорогу - её не видно было! - наконец я потерял надежду, вдруг
нечаянно встречаюсь с нею на лестнице, сладкая минута!.. Как она мила была! как чёрное платье
пристало к милой Б.! Но я не видел её 18
часов - ах! какое положенье, какая мука. Но я был счастлив 5
минут.
«Итак,
я счастлив был, итак, я
наслаждался,
Отрадой
тихою, восторгом упивался...
И
где веселья быстрый день?
Промчался
лётом сновиденья,
Увяла
прелесть наслажденья,
И
снова вкруг меня угрюмой скуки тень!»
Как
писал Жуковский.
«Он
пел любовь - но был печален глас.
Увы!
он знал любви одну лишь муку!»
Как
приятно читать его строки, полные мечты и нежности к любимой,
желанной:
«Вечерней,
тихою порой,
Одну, в
задумчивости томной,
Тебя я
вижу пред собой,
Твой шалью
стан не покровенный,
Твой взор,
на груди потупленный,
В щеках
любви стыдливый цвет.
Всё тихо;
брезжет лунный свет;
Нахмурясь, тополь
шевелится,
Уж сумрак
тусклой пеленой
На холмы
дальние ложится,
И завес
рощицы струится
Над
тихо-спящею волной,
Осеребрённою
луной.
Одна ты в
рощице со мною,
На костыли
мои склонясь,
Стоишь под
ивою густою,
И ветер
сумраков, резвясь,
На снежну грудь прохладой дует,
Играет
локоном власов
И ногу
стройную рисует
Сквозь
белоснежный твой покров...
То часом
полночи глубоким,
Пред
теремом твоим высоким,
Угрюмой
зимнею порой,
Я жду
красавицу драгую —
Готовы
сани; мрак густой;
Всё спит,
один лишь я тоскую,
Зову часов
ленивый бой...
И шорох
чудится глухой,
И вот уж
шёпот слышу сладкой, —
С крыльца
прелестная сошла,
Чуть-чуть
дыша; идет украдкой,
И дева
друга обняла.
Помчались
кони, вдаль пустились,
По ветру
гривы распустились,
Несутся в
снежной глубине,
Прижалась
робко ты ко мне,
Чуть-чуть
дыша; мы обомлели,
В
восторгах чувства онемели...
Но что!
мечтанья отлетели!
Увы! я
счастлив был во сне...»
Счастье
видится…только в мечтах, только во сне. М.Н. Волконская (Раевская) в «Записках» писала: «Как
поэт, он считал своим долгом быть влюблённым во всех хорошеньких женщин и
молодых девушек, с которыми он встречался». В сущности, он обожал только свою
музу и поэтизировал всё, что видел».
Нет,
конечно, были естественные удовлетворения плоти. Но не удовлетворения душевных
потребностей.
«Недавно
тихим вечерком
Пришёл
гулять я в рощу нашу
И там у
речки под дубком
Увидел
спящую Наташу…»
Это
хулиганское стихотворение-шутка, видимо была написана для друзей - посмеяться.
Лицейские
песни, «эротические» стихи, «подражание» Оссиану,
эпиграммы, романсы, послания. Чего только не написал этот стремительный мальчик,
погружённый в задумчивость, то вдруг раздражительный, вспыхивающий против
каждого неосторожного слова, неловкого прикосновения, то необузданно весёлый,
готовый шалить.
Его
друг Пущин вспоминал: «Все мы видели, что Пушкин нас опередил, многое прочёл, о чём
мы и не слыхали, всё, что читал, помнил; но достоинство его состояло в том,
что он отнюдь не думал выказываться и
важничать, как это очень часто бывает в те годы (каждому из нас было 12 лет)
со скороспелками, которые по каким-либо обстоятельствам и раньше и легче находят
случай чему-нибудь выучиться.
Всё
научное (европейское
– авт.) он считал ни во что и как будто желал
только доказать, что мастер бегать, прыгать через стулья, бросать мячик и пр. В
этом даже участвовало его самолюбие — бывали столкновения, очень неловкие.
Как после этого понять сочетание разных внутренних наших двигателей! Случалось точно удивляться переходам в нём: видишь, бывало, его поглощённым не по летам в думы и чтения, и тут же внезапно оставляет занятия, входит в какой-то припадок бешенства за то, что другой, ни на что лучшее не способный, перебежал его или одним ударом уронил все кегли. Я был свидетелем такой сцены на Крестовском острову, куда возил нас иногда на ялике гулять Василий Львович».
Так он
шалил в 17 лет – «От
всенощной, вечор, идя домой…»
или
эпиграмма:
«Накажи,
святой угодник,
Капитана
Борозду…»
Но
радости он находил в творчестве и
исследованиях, а не в хохоте приятелей.
Лицейский товарищ Пушкина
Сергей Комовский также запомнил Александра: «Не только в часы отдыха от учения в
рекреационной зале, на прогулках в очаровательных садах Царского Села, но
нередко в классах и даже во время
молитвы, Пушкину приходили в голову разные пиитические вымыслы, и тогда лицо его то помрачалось, то прояснялось,
смотря по роду дум, кои занимали его в сии минуты вдохновения.
Вообще он жил более в мире фантазии.
Набрасывая же свои мысли на бумагу, везде, где мог, а всего чаще во время
математических уроков, от нетерпения он грыз обыкновенно перо и, насупя брови, надувши губы, с огненным взором читал про себя
написанное.
Из лицейских профессоров и
гувернёров все боялись его сатир,
эпиграмм и острых слов. Все,
однако ж, с удовольствием слушали его сатиры и эпиграммы насчёт других».
Однако,
Пушкин как нормальный мужчина, мечтал и о Любви в…
ЭЛЕГИИ.
«Счастлив,
кто в страсти сам себе
Без ужаса
признаться смеет;
Кого в
неведомой судьбе
Надежда
робкая лелеет;
Кого луны
туманный луч
Ведёт в
полночи сладострастной;
Кому
тихонько верный ключ
Отворит
дверь его прекрасной!
Но мне в
унылой жизни нет
Отрады
тайных наслаждений;
Увял
надежды ранний цвет:
Цвет жизни
сохнет от мучений!
Печально
младость улетит,
Услышу
старости угрозы,
Но я,
любовью позабыт,
Моей любви
забуду ль слёзы!»
А вот
прелестные стихи о любви 18-летнего поэта:
«Любовь
одна — веселье жизни хладной,
Любовь
одна — мучение сердец.
Она дарит
один лишь миг отрадный,
А горестям
не виден и конец.
Стократ
блажен, кто в юности прелестной
Сей
быстрый миг поймает на лету;
Кто к
радостям и неге неизвестной
Стыдливую
преклонит красоту!
Но кто любви не жертвовал
собою?
Вы,
чувствами свободные певцы!
Пред
милыми смирялись вы душою,
Вы пели
страсть — и гордою рукою
Красавицам
несли свои венцы…
Певцы
любви! младую пойте радость,
Склонив
уста к пылающим устам,
В объятиях
любовниц умирайте;
Стихи
любви тихонько воздыхайте!
Завидовать
уже не смею вам.
Не тот удел судьбою мне
назначен:
Под
сумрачным навесом облаков,
В глуши
долин, в печальной тьме лесов,
Один, один
брожу уныл и мрачен.
В вечерний
час над озером седым
В тоске,
слезах, нередко я стенаю;
Но ропот
волн стенаниям моим
И шум
дубрав в ответ лишь я внимаю.
Прервется
ли души холодный сон,
Поэзии
зажжется ль упоенье, —
Родится
жар, и тихо стынет он:
Бесплодное
проходит вдохновенье…»
ЖЕЛАНИЕ.
«Медлительно
влекутся дни мои,
И каждый
миг в унылом сердце множит
Все горести несчастливой
любви
И все
мечты безумия тревожит.
Но я
молчу; не слышен ропот мой;
Я слёзы
лью; мне слёзы утешенье;
Моя душа,
пленённая тоской,
В них
горькое находит наслажденье.
О жизни
час! лети, не жаль тебя,
Исчезни в
тьме, пустое привиденье;
Мне дорого
любви моей мученье —
Пускай
умру, но пусть умру любя!»
А что вы
скажете об этом стихотворении
ОНА?
«“Печален ты: признайся, что с
тобой”.
— Люблю, мой друг! — “Но кто ж тебя
пленила?”
— Она. — “Да кто ж? Глицера ль, Хлоя,
Лила?”
— О, нет! — “Кому ж ты жертвуешь
душой?”
— Ах! ей! — “Ты скромен, друг
сердечный!
Но почему ж ты столько
огорчен?
И кто виной? Супруг, отец,
конечно...”
— Не то, мой друг! — “Но что ж?” — Я ей не
он».
О ком
это? Ну, неужели не ясно, что учёный и его наука не пара любовная, а лишь пара
учёная. Он Ей не любовник.
А вот ещё
«АЛЕКСЕЕВУ».
1821
г.
«Мой
милый, как несправедливы
Твои
ревнивые мечты:
Я позабыл
любви призывы
И плен
опасной красоты;
Свободы
друг миролюбивый,
В толпе
красавиц молодых,
Я,
равнодушный и ленивый,
Своих
богов не вижу в них.
Их томный
взор, приветный лепет
Уже не
властны надо мной.
Забыло
сердце нежный трепет
И пламя
юности живой.
Теперь уж
мне влюбиться трудно,
Вздыхать
неловко и смешно,
Надежде
верить безрассудно,
Мужей
обманывать грешно.
Прошёл
весёлый жизни праздник.
Как мой
задумчивый проказник,
Как
Баратынский, я твержу:
“„Нельзя
ль найти подруги нежной?
Нельзя ль
найти любви надежной?”
И ничего
не нахожу.
Оставя счастья
призрак ложный,
Без
упоительных страстей.
Я стал
наперсник осторожный
Моих
неопытных друзей».
Это
мудрость молодости просто поражает. Прочтите и другие его стихи медленно, без
скачки по рифмам. Остановитесь посреди
строки, задумайтесь!!! И вы поймёте Пушкина и полюбите в нём другого
человека, а не того, каким нам пытались представить нерусские пушкинисты,
засевшие в Пушкинский Дом.
Конечно,
он был человеком со всеми достоинствами и недостатками, страстями и желаниями,
что он и не скрывал:
«Я знал любовь, не мрачною
тоской,
Не безнадёжным
заблужденьем,
Я знал любовь прелестною
мечтой,
Очарованьем,
упоеньем».
А вот
любовное признание поэта в 27 лет в Тригорском
невозможно слушать без умиления:
«Я вас
люблю, — хоть я бешусь,
Хоть это
труд и стыд напрасный,
И в этой
глупости несчастной
У ваших
ног я признаюсь!
Мне не к
лицу и не по летам.....
Пора, пора
мне быть умней!
Но узнаю
по всем приметам
Болезнь
любви в душе моей:
Без вас
мне скучно, — я зеваю;
При вас
мне грустно, — я терплю;
И, мочи
нет, сказать желаю,
Мой ангел,
как я вас люблю!
Когда я
слышу из гостиной
Ваш легкий
шаг, иль платья шум,
Иль голос
девственный, невинный,
Я вдруг
теряю весь свой ум.
Вы
улыбнетесь, — мне отрада;
Вы
отвернетесь, — мне тоска;
За день
мучения — награда
Мне ваша
бледная рука.
…………………………
Но
притворитесь! Этот
взгляд
Всё может
выразить так чудно!
Ах,
обмануть меня не трудно!..
Я сам
обманываться рад!»
Ну,
невозможно не вспомнить и такое чудное признание поэта в 1831
год:
«Нет, я не
дорожу мятежным наслажденьем,
Восторгом
чувственным, безумством, исступленьем,
Стенаньем,
криками вакханки молодой,
Когда,
виясь в моих объятиях змией,
Порывом
пылких ласк и язвою лобзаний
Она
торопит миг последних содроганий!
О, как милее ты, смиренница
моя!
О, как
мучительно тобою счастлив я,
Когда,
склоняяся на долгие моленья,
Ты
предаешься мне нежна без упоенья,
Стыдливо-холодна,
восторгу моему
Едва
ответствуешь, не внемлишь
ничему
И
оживляешься потом всё боле, боле —
И делишь
наконец мой пламень по неволе!»
И,
наконец, отрывок из последнего стихотворения «К Родзянке», написавшем ему о
неизвестной, ещё замужней, КЕРН:
«Хвалю,
мой друг, ее охоту,
Поотдохнув, рожать
детей,
Подобных
матери своей;
И
счастлив, кто разделит с ней
Сию
приятную заботу:
Не наведет
она зевоту,
Дай Бог,
чтоб только Гименей
Меж тем
продлил свою дремоту.
Но не согласен я с
тобой,
Не одобряю
я развода!
Во-первых,
веры долг святой,
Закон и
самая природа...
А
во-вторых, замечу я,
Благопристойные
мужья
Для умных
жен необходимы:
При них
домашние друзья
Иль чуть
заметны, иль незримы.
Поверьте,
милые мои,
Одно
другому помогает,
И солнце брака
затмевает
Звезду
стыдливую любви».
Однако, когда Керн развелась с мужем, то
Пушкин извлёк из этого выводы в начале 1828
г. - Пушкин писал другу Соболевскому: «Безалаберный! Ты ничего не пишешь мне о
2100 р. мною тебе должных, а пишешь мне
о г-же Керн, которую с помощию божией я на днях…» Надеюсь, что потрафил этим письмом тех, кто не чает души в
Пушкинe-лирике. Их не лирика интересует, а
постель. Получайте!
Пушкин писал о таких: «Толпа жадно читает исповеди, записки
etc., потому что в подлости своей радуется унижению
высокого, слабостям могущего. При
открытии всякой мерзости, она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как
мы! Врёте, подлецы: он мал и мерзок – не
так, как вы - иначе...
Презирать суд
людей не трудно; презирать суд собственный невозможно».
Но он
страдал от своих, так называемых, падений:
«Воспоминание
безмолвно предо мной
Свой
длинный развивает свиток;
И с
отвращением читая жизнь мою,
Я трепещу
и проклинаю,
И горько
жалуюсь, и горько слёзы лью,
Но строк
печальных не смываю».
Эти
почитатели довольно потирают руки, что Пушкин отметил-таки стихами своё
посещение борделей.
«Сводня
грустно за столом
Карты
разлагает.
Смотрят
барышни кругом,
Сводня им
гадает…
“Что же, —
сводня говорит, —
Хочете
ль Жанету?
В деле так
у ней горит.
Иль возьмете
эту?”
Бедной
сводни гость в ответ:
“„Нет, не
беспокойтесь,
Мне охоты
что-то нет,
Девушки, не бойтесь”.
Он ушёл —
всё стихло вдруг,
Сводня
приуныла,
Дремлют
девушки вокруг,
Свечка (вся заплыла - авт.)
Сводня
карты вновь берёт,
Молча вновь
гадает,
Но никто,
никто нейдёт —
Сводня
засыпает».
Слава
Богу, что осталось воспоминание современника о 1827 г.
Поэт
и драматург Н.И. Куликов вспоминал: «…замечателен рассказ друзей о прежних прогулках с Пушкиным-холостяком, как
они, бывало, заходили к наипочтеннейшей Софье Евстафьевне
(содержательнице
известного увеселительного заведения –
авт.),
провести остаток ночи с ее компаньонками, и где Александр Сергеевич, бывало,
выберет интересный субъект и начинает расспрашивать о детстве и обо всей прежней
жизни, потом усовещивает и уговаривает бросить блестящую компанию,
заняться честным трудом - работой,
итти в услужение, притом даст деньги на выход и таким
образом не одну жертву спас от
погибели; а всего лучше, что благонравная Софья Евстафьевна жаловалась на поэта полиции, как на
безнравственного человека, развращающего ее овечек».
Сохранился
записанный Пушкиным рецепт,
предназначенной для лечения гонореи.
В ближайшем соседстве с записью
рецепта, находится черновик стихотворения «Сводня грустно за столом» потому,
что Пушкин помогал таким девушкам найти себе другую работу, а когда они не могли
этого сделать из-за венерической болезни, Пушкин находил рецепты для лечения их.
Но пушкинисты убеждены, что Пушкин, как
и они, наверное, обязан был болеть венерическими
болезнями.
Но у нас
непочатый край крупных произведений Пушкина. Перейдём к ним.
ПОЭМА
«КАВКАЗСКИЙ ПЛЕННИК»
В ней была
серьёзная идея, выраженная в поэтических образах и языком, которого до тех пор
не знали. Фабула очень проста. Черкес приводит русского пленника и,
заковав в цепи, приставляет, как невольника, стеречь стадо. Пленник этот
— человек незаурядный. Он вступил в
жизнь с большими запросами от неё и с запасом совести и критики. Его
идеализм перенёс, однако, жёстокие удары от действительности, полной пошлости,
мрака и зла. Не
устояв в столкновении, он, однако, не поддался злу пошлости, а разочарованный,
потерявший веру в себя и в людей, впал в
апатию, сохраняя все-таки чистоту сердца и честность мысли. Словом, пленник
— это первый бледный абрис
Онегина:
«В Россию дальный путь ведёт,
В страну, где пламенную
младость
Он гордо начал без
забот;
Где первую познал он
радость,
Где много милого
любил,
Где обнял грозное
страданье,
Где бурной жизнью
погубил
Надежду, радость и
желанье,
И лучших
дней воспоминанье
В увядшем
сердце заключил.
Людей и свет изведал
он,
И знал неверной жизни
цену.
В сердцах друзей нашед измену,
В мечтах любви
безумный сон,
Наскуча жертвой быть
привычной
Давно презренной
суеты,
И неприязни
двуязычной,
И простодушной
клеветы,
Отступник
света, ДРУГ ПРИРОДЫ,
Покинул он родной
предел
И в край
далекий полетел
С весёлым призраком
свободы.
Свобода! он одной тебя
Еще искал в пустынном
мире.
Страстями чувства истребя,
Охолодев к
мечтам и к лире,
С волненьем
песни он внимал,
Одушевлённые
тобою,
И с верой,
пламенной мольбою
Твой гордый
идол обнимал».
Таков этот
первый очерк героя, которому затем суждено было столетие составлять избранное
содержание русского романа. Этого-то „героя" полюбила молодая черкешенка,
дикарка с благородным сердцем и чуткою восприимчивою душою. Полюбив
пленника, она, как и Татьяна, сама взяла инициативу и призналась, но её, как
и Татьяну, любимый ею человек отвергает. Убитая горем, она удаляется и
затворяется в своем несчастье. Время идёт, она решается. Выбрав удобную минуту,
она освобождает пленника, отвергает его любовь, которую теперь он предлагает ей,
и затем, когда освобождённый пленник достигает русского берега, на
черкесском волны Кубани принимают тело, которому жизнь более не нужна. И
здесь, как и в „ОНЕГИНЕ", простота и несложность фабулы сочетались с
совершенно новою в русской литературе того времени сложностью
содержания.
Почему
пленник отказывается от любви черкешенки? Потому
что не любит – говорят некоторые. Но никогда не поняли, как можно не любить
красавицу.
А он,
якобы, безчувственный и неблагодарный, её
отвергает.
Очевидно, решение героя совершенно не соответствовало установившимся воззрениям
и отношениям. Ещё сложнее и затруднительнее (для
тогдашнего общества) была задача объяснить поведение черкешенки. Она великодушно
предлагает свою любовь несчастному невольнику и, отвергнутая, не негодует, не
бросается на него с кинжалом, не клянётся вечною местью, не ищет соперницы и
даже не делает попыток всё таки склонить его к себе. Она жертвует собою для
него, её отвергнувшего. Она сама затем отрекается от любви спасённого ею, и
любимого человека — и от этой же любви лишает себя жизни! По
понятиям, тогда господствовавшим в литературе, всё это было просто дико и
несообразно. И, однако, могучая сила таланта победила все препятствия и
общество поверило своему великому поэту. Но только до наших
дней.
И, однако,
почему же они, пленник и черкешенка, любя друг друга, ВЗАИМНО И ПООЧЕРЕДНО
отвергают один другого? Что пленник любит черкешенку, прямо сообщается в
самой поэме. Но ему нужно равенство, ему нужно сочувствие его душевной жизни
во всем её объеме, нужна с её стороны способность пережить с ним его душевные
муки и надежды, нужно уметь воскресить эти надежды в нём, разбитом жизнью.
Только такая любовь могла позднее удовлетворить Онегина, только на ней же мог
помириться и пленник. Онегин не ожидал её найти у Тани Лариной. Тоже и
пленник. Да и он сам (как и Онегин) не может ей ответить так, как она того
желает. ОНА ЕМУ НЕ МОЖЕТ ДАТЬ СЧАСТЬЯ, А ОН ЕЙ. «Он
ей не он» - помните?
Таков
смысл его речи, несколько затемнённый совершенно не нужною ссылкою на прежнюю
любовь. Таков же смысл и её отказа, когда он, освобождённый ею, просит её
разделить с ним судьбу. ТЕПЕРЬ УЖЕ ОНА ПОНИМАЕТ, ЧТО СЧАСТЬЕ ДЛЯ НИХ
НЕВОЗМОЖНО.
Не потому
отвергает она любовь пленника, что не верит ей и почитает её простою
благодарностью. Пленник видел преображение, которое на его глазах совершила его
любовь к ней, после того, как он отверг ее. И он мог бы увлечься и полюбить
её, если бы она была живой – женщиной. Поэтому Пушкин смело подводит итог:
Любовь
даровала ей (НАУКЕ) понимание „человечности", но среда мыслительной
деятельности учёного (Пушкина-пленника) чужда человеческим отношениям и
любви там места не нашлось.
Любовь
учёного к НАУКЕ сделала из дикой и непричёсанной науки почти человека со всеми
его сторонами жизнедеятельности. По "полистатической
(философической) таблице" Пушкин мог узнать то или иное состояние души и тела
любого человека. Эта таблица была для него как живой человек. Идея поэмы
раскрывается именно при таком взгляде. Человеческая любовь требует счастья,
которое возможно только при РАВЕНСТВЕ, но какое равенство может быть между
человеком, создателем и исследователем НАУКИ и самой наукой?
Такова
двойная и вдвойне роковая необходимость несчастья от такой любви. Но значит
ли это, что любовь к НАУКЕ — не благо? Пушкин „Кавказским пленником"
также, как и „Онегиным", отвергает этот вывод, потому что не может быть злом,
что творит благо. А сотворить НАУКУ
— есть благо, хотя бы ей и
пришлось «погибнуть», а точнее уснуть на 150 лет хранения на Дону.
Поэтому
становится понятной дарительная надпись на книге «Стихотворений» 1829 г.,
написанной как бы Катерине Ушаковой: «Всякое даяние благо — всякий дар совершен
свыше есть. Катерине Николаевне Ушаковой от А.П. 21 сент.1829. Москва. Nec femina, пес puer» (лат. - «ни женщина, ни мальчик»). Этой надписью
Пушкин хотел закрепить образ тайного архива, который не является ни
женщиной-Татьяной, ни мальчиком-Даром, а есть дар на Дон, описанный Пушкиным в
"Евгении Онегине" в образе Татьяны Лариной (Тайна в ларце). Еще ярче выступает та же идея и то же понимание любви и
счастья в следующей хронологически поэме „Бахчисарайский фонтан" которая нас
вводит в мир восточной жизни, где гаремный строй совершенно устранил вопрос о
любви и счастии, организовав лишь
удовольствия. Подобное драматическое положение и выбрал Пушкин сюжетом
своей поэмы:
«Гирей
сидел потупя взор;
Янтарь в устах его
дымился;
Безмолвно раболепный
двор
Вкруг хана грозного
теснился.
Всё было тихо во
дворце,
Благоговея, все
читали
Приметы гнева и
печали
На сумрачном его
лице.
…………………………..
Что ж полон
грусти ум Гирея?
Чубук в руках его
потух;
Недвижим, и дохнуть не
смея,
У двери знака ждёт
евнух».
Что же
смутило восточного владыку? Отчего эта
перемена? Гирей познал ВЕЛИКУЮ
ЛЮБОВЬ. Гарем
его полон красавиц. Между ними блистает красавица из красавиц, Зарема, его недавняя любимица, страстно преданная ему, но
эта гаремная любовь уже не удовлетворяет его. Он
почувствовал иную, которая несет ему горе, которая нарушила безмятежную и
довольную жизнь его, но которую, даже ничего ему не дающую, кроме
огорчений, он уже никогда не променяет на все наслаждения Магометова рая. Что ему
гурии рая, когда его не любит Мария,
пленная княжна, что
заключена
теперь в его гареме?
Она ему
нравится, она — в
его гареме, чего же нужно Гирею? Или его евнухи не сумеют укротить строптивость?
Что же не отдаёт он приказа? и чего он хочет и желает? Увы,
Пушкин-Гирей желает не удовольствия любви, а
счастья взаимоотдачи между ним и
НАУКОЙ, чего
никакие приказы дать не могут.... „Свободная
и равноправная любовь" —
это совершенная несуразица в гареме, но встреча с Наукой в образе
Марии-девы (к тому же покровительнице наук), открыла чуткому и восприимчивому
сердцу Пушкина-Гирея такие перспективы счастья и
радости, перед которыми побледнели все обеты.
Любовь к
науке его возвысила и преобразила его душу; она не сделала его еще учёным, но
она в нём пробудила исследователя.
Эта
внутренняя борьба прерывается, якобы «смертью» Марии. Гарем, якобы, не
потерпел нарушения его традиций и в лице Заремы
устранил Марию. Да потому, что ещё не наступила Заря (Зарема) пленительного счастья, и Мария-наука - архив,
должна была погибнуть, потому что она стояла в совершенном противоречии, не с окружающим строем, а была ещё
преждевременна. Лишь спустя 150 лет Пушкин предполагал ознакомить потомков с
основами циклической науки, которую «похоронил» на 1,5 столетия. Вспомните в
"Евгении Онегине": «Но я другому отдана и буду век ему
верна».
Таким
образом, фабула
„Бахчисарайского фонтана" значительно сложнее „Кавказского пленника",
но понимание
любви, её прав и значения —
совершенно одно и тоже. В обоих
случаях поэт, для вящей яркости положения, сопоставляет в повести любви
представителей различных
культур (как противоположны культуры Европы и России - сделал Пушкин вывод после знакомства с
«сафьяновой тетрадью», полученной от
волхвов – «членов русских сил», но
получивших её также от русских, бежавших из Европы в эпоху инквизиций, когда
нужно было сохранить знания о циклах общества. Эти знания были о циклах
европейцев, народа мужского рода, а Россия женского рода, и потому их науки
несовместимы как небо и земля). В обоих
случаях эта любовь несет умственное
просветление, и в обеих развязках показана необходимо трагическою, и,
естественно, не может быть иною.
«ЦЫГАНЫ»
В третий
раз ТОТ ЖЕ МОТИВ затрагивает Пушкин в „Цыганах". И здесь любовь
завязывается между представителями двух совершенно различных бытов; и здесь она также разрешается драмою. Но почему
непременно драмою? В этом
случае Пушкин уже лукаво отвечает, ссылаясь на „цивилизацию", как она
сложилась, со всеми её несправедливостями и нелепостями.
Алеко
встречается с цыганским табором и между ним и цыганкою Земфирою завязывается
любовь. А чтение
наоборот имени Земфира даёт почти имя «Арифме-тика», а
Пушкинская Наука основана на математике, или алгоритмике.
Алеко
подозревает Земфиру и ревнует. Его старается успокоить старик, отец
Земфиры, рассказывающий ему повесть своей любви с Мариулою, матерью Земфиры, которая когда-то его бросила.
Таким
образом он косвенно показывает подобие или повторение событий, что Новая
европейская НАУКА в образе МАРИ-улы так же рассталась
с её создателем и исследователем, как и новая русская НАУКА-
Земфира. Отсюда
возникающий диалог централизует всю идею поэмы:
Старик
отговаривает Алеко от мести и объясняет ему основы науки:
«Чредою
всем даётся радость;
Что было,
то не будет вновь», -
то есть
пока не закончится весь цикл.
И Алеко
поступил по своему рецепту. Он убил Земфиру и человека, которого она, в
нарушение „прав" Алеко, осмелилась полюбить. Как
Командор в «Каменном госте» у Пушкина является «погубить» и Дон Гуана и Анну. Пушкин даже слишком подчеркнул контраст между
благородным, человечным языком старого цыгана и эгоистическою, полною ненависти,
раздора и неправды речью Алеко, но он только вполне гармонирует с нарисованным
раньше контрастом современной цивилизации и простого быта идеальных
цыган. Финал
соответствует началу и середине. Мёртвые погребены и оплаканы, табор
снимается с места, но что же делать с Алеко? Цыганы решают его удалить из своей
среды и старый цыган предлагает ему оставить их.
«"Оставь нас, гордый
человек.
Мы дики;
НЕТ У НАС ЗАКОНОВ
(Европы).
Мы не
терзаем, не казним -
Не нужно
крови нам и стонов -
Но жить с
убийцей не хотим...
Ты не
рождён для дикой доли,
Ты для
себя лишь хочешь воли;
Ужасен нам
твой будет глас -
Мы робки и
добры душою,
Ты зол и
смел - оставь же нас,
Прости, да
будет мир с тобою"».
В этой
последней строке поэт снова как бы резюмирует идею поэмы. Алеко,
сумевший отречься от многого, что несет людям горе, несчастье и позор, от
этого последнего, от
рабства НАУКИ отречься не сумел, и не
только Земфира-архив, но и сам он пал жертвою этой роковой страсти,
потому
что, когда после совершения своего двойного преступления он остался наедине с
своею совестью и своим горем,
«Он молча
медленно склонился
И с
камня на траву свалился».
То есть
ушёл в могилу за своей любимой НАУКОЙ. Архив передал в 1829 г., а сам ушёл в
1837 г. – через 8 лет. Как в стихотворении «Придёт ужасный час…» Пушкин
писал:
«Ты навсегда сойдёшь в
те мрачные места
Где прадедов твоих
почиют мощи хладны.
Но я, дотоле твой
поклонник безотрадный,
В обитель скорбную сойду
вслед за
тобой…»
Пушкин
с истинно гениальною смелостью указал несовместимость задачи просвещения
современников основами НОВОЙ НАУКИ с теми условиями жизни, в которых жило и не
могло не жить человечество.
Формулу
счастья в любви к универсальной НАУКЕ, и процесс нравственного и умственного
просветления — вот что дал нам
Пушкин и своим „Онегиным" и своими первыми поэмами. Это и
теперь такое понимание любви и счастья еще ново для всех. Тогда же это было
чистое непонятное откровение, и не мудрено, если русское общество с таким
непониманием встретило своего первого великого поэта.
„ЕГИПЕТСКИЕ
НОЧИ"
Пересмотрим
теперь другие поэмы и драмы Пушкина, не найдем ли и там интересного материала по
интересующему нас вопросу? „Египетские ночи" имеют своим
сюжетом самоотверженную любовь пророка к НАУКЕ, знаниям, выраженную внешне через
любовь чувственную.
Поэма не
окончена, как считают пушкинисты. Но
прочтем медленно текст. Царица египетская Клеопатра предлагает своим
поклонникам:
«Свою
любовь я продаю;
Скажите,
кто меж вами купит
ЦЕНОЮ
ЖИЗНИ ночь мою?
Находятся
три охотника:
И
первый — Флавий, воин
смелый,
В дружинах
римских поседелый;
Снести не
мог он от жены
Высокомерного
презренья;
Он принял
вызов наслажденья,
Как
принимал во дни войны
Он вызов
ярого сраженья».
Фигура
драматическая и обещающая в смысле поэтического сюжета; но не в ней завязка
драмы, как и не в следующей, довольно бледно очерченной.
Центральною
фигурою поэмы, рядом с Клеопатрою, должен был явиться не 1-й и не 2-й. Но вот
3-й:
«Любезный
сердцу и очам,
Как вешний
цвет едва
развитый,
Последний имени
векам
Не
передал. Его
ланиты
Пух первый
нежно оттенял;
- (см. ниже в ПОЛТАВЕ)
ВОСТОРГ В
ОЧАХ ЕГО СИЯЛ;
Страстей
неопытная сила
Кипела в
сердце молодом...
И грустный
ВЗОР
ОСТАНОВИЛА
ЦАРИЦА
ГОРДАЯ НА НЁМ».
Два
последние стиха - не указывают ли
на содержание? Царица
не полюбит ли юношу? Не
пожалеет ли, сможет ли равнодушно переступить через эту едва начинающуюся и ей
так преданную прекрасную жизнь? Нет,
именно потому, что ОН и есть ПРОРОК, которому отдаст Дева Мария в образе
Клеопатры свои ЗНАНИЯ, свою красоту, свою ГАРМОНИЮ. Ведь она уже произнесла эту
страшную клятву, которую свершит: «УТОЛЮ
ВСЕМИ ТАЙНАМИ до УТРЕННЕЙ ЗАРИ пленительного
счастья»:
«Клянусь... —
о матерь наслаждений,
Тебе
НЕСЛЫХАННО СЛУЖУ,
На ложе
страстных искушений
Простой
наёемницей
всхожу.
Внемли же,
мощная Киприда,
И вы,
подземные цари,
О боги
грозного Аида,
Клянусь —
ДО УТРЕННЕЙ ЗАРИ
Моих
властителей желанья
Я
сладострастно утомлю
И ВСЕМИ
ТАЙНАМИ
лобзанья
И дивной
негой утолю.
Но только
УТРЕННЕЙ ПОРФИРОЙ
АВРОРА
ВЕЧНАЯ
блеснет,
Клянусь —
под смертною секирой
Глава
счастливцев отпадёт».
Заметьте
снова – ЗАРЯ, АВРОРА, УТРО.
«Пора,
красавица, проснись:
Открой
сомкнуты негой взоры
Навстречу
СЕВЕРНОЙ
АВРОРЫ,
Звездою
севера явись!»
***
«Или, свой
подвиг свершив, я стою, как поденщик ненужный,
Плату
приявший свою, чуждый работе другой?
Или жаль
мне труда, молчаливого спутника ночи,
ДРУГА
АВРОРЫ ЗЛАТОЙ, друга
пенатов святых?»
Элементы
для глубокой трагедии уже даны намеченною несовместимостью грозной клятвы и
возбуждённого одним из обречённых чувства. Историческая,
развратная Клеопатра, правда, не годилась для такой трагедии, но здесь главное
то, что она дарит свою любовь многим.
Поэтому
Пушкин таким сравнением намекнул, что новую науку нужно нести в массы.
Трагическая смерть для пророка как носителя НОВОГО ЗНАНИЯ, неизбежна,
полюбившего эти пленительные знания более живущих красавиц, окружавших
его. И не в
этом ли обстоятельстве надо искать причины, что поэма, осталась как бы
неоконченною?
Замысел
Пушкина показать свою трагедию – трагедию Пророка, несущего потомкам, а не
современникам, универсальное знание, внутренне не дозволял ему остановиться на
одном лишь изображении низменных сторон любви, как сделал Лермонтов в „Тамаре",
написанной на ту же тему. Пушкин был настолько проникнут сознанием
облагораживающего, возвышенного значения любви к НАУКЕ, что даже в
самых, казалось бы, низменных
проявлениях плотской любви показал проблески света и блага — характеризуя
молодого человека, решившего ценою жизни, отдать себя в жертву самой гармоничной
из НАУК, которая позволит России в III тысячелетии возродиться из
пепла:
«Восторг
в очах его сиял;
Страстей
неопытная сила
Кипела в
сердце молодом...»
Ведь
отроком Пушкин признавался в любви к НАУКЕ в первом стихотворении «К
Наталье»:
«Наконец и
сам попался,
Сам, увы!
с ума сошёл…
Миловидной
жрицы Тальи
Видел
прелести Натальи,
И уж в
сердце — Купидон!»
«Полтава»
или «МАЗЕПА»
Чрезвычайно
интересна повесть о любви старика Мазепы и молодой Марии Кочубей в „Полтаве".
Содержание
поэмы тоже, главным образом, историческое, но в сюжет
искусно втеснен роман Марии, в котором, однако, нельзя не чувствовать некоторой
загадочности.
Остановимся на его развитии. Любовь молодой Марии к старику-гетману поэт
объясняет в следующих строфах:
«Не только
первый пух
ланит
Да русы
кудри молодые,
- (см. выше в ЕГИПЕТ.
НОЧАХ)
Порой и
старца строгой вид,
В
воображенье красоты
Влагают
страстные мечты.
……………………………….
Тогда лишь
ИСТИНА ЯВИЛАСЬ
С своей
ужасной наготой.
Тогда лишь
только объяснилась
Душа
преступницы младой.
Тогда лишь
только стало явно,
Зачем
бежала своенравно
Она
семейственных оков,
ТОМИЛАСЬ
ТАЙНО,
воздыхала
И на
приветы женихов
Молчаньем
гордым отвечала;
Зачем так
тихо за столом
Она лишь
гетману внимала,
Когда
беседа ликовала
И чаша
пенилась вином;
ЗАЧЕМ ОНА
ВСЕГДА ПЕВАЛА
ТЕ ПЕСНИ,
КОИ ОН СЛАГАЛ,
Когда он
беден был и мал,
(ОТРОКОМ –
авт.)
Когда
молва его не знала;
Зачем с
неженскою душой
Она
любила конный
строй,
И бранный
звон литавр и клики
Пред
бунчуком и булавой
Малороссийского
владыки....
Какой же
властью
непонятной
К душе
свирепой и развратной
Так сильно
ты привлечена?
Кому ты В
ЖЕРТВУ ОТДАНА?
Его
кудрявые седины,
Его
глубокие морщины,
Его
блестящий, впалый
взор,
Его
лукавый разговор
Тебе
всего, всего дороже:
Ты мать
забыть для них могла,
Соблазном
постланное ложе
Ты отчей
сени предпочла.
Своими
чудными очами
Тебя
старик заворожил,
Своими
тихими речами
В тебе он
совесть усыпил;
Ты на него
с благоговеньем
Возводишь
ослеплённый
взор,
Его
лелеешь с умиленьем -
Тебе
приятен твой позор,
Ты им, в
безумном упоеньи,
Как
целомудрием горда -
Ты
прелесть нежную стыда
В своем
утратила паденьи...
Что стыд Марии? что
молва?
Что для
неё мирские пени,
Когда
склоняется в колени
К ней
старца гордая глава,
Когда С
НЕЙ ГЕТМАН ЗАБЫВАЕТ
СУДЬБЫ
СВОЕЙ И ТРУД И ШУМ,
ИЛЬ ТАЙНЫ
СМЕЛЫХ, ГРОЗНЫХ ДУМ
ЕЙ, ДЕВЕ
РОБКОЙ, ОТКРЫВАЕТ?
И дней
невинных ей не жаль…»
В
этих
стихах, извлечённых из разных мест поэмы, Пушкин пытается убедить, дав
психологию любви к старику. Как могла молодая красавица отдать свое сердце этому
старому грешнику?
Пушкинисты
пишут, недоумевая:
«ЕСЛИ БЫ
на месте Мазепы стояла могучая и величавая фигура, проникнутая идеей,
исполненная самоотвержения, сильная духом, то задача была бы
проще. Любовь к такому старику является
ПСИХОЛОГИЧЕСКОЮ ЗАГАДКОЮ, по крайней мере, любовь такой девушки, какою выведена
у Пушкина Мария, с чуткою и благородною душою, с недюжинным
умом».
На мой
взгляд, чтобы объяснить такую любовь, Пушкин
должен был прибегнуть к ссылке на иллюзию со стороны Марии, на идеализацию ею
личности старого гетмана.
Надо
отдать честь поэту, что в этом направлении он сделал всё возможное, но и затем
оставляет у читателя сомнение.
Чудесный
диалог Марии и Мазепы в начале второй песни резюмирует всю идею драмы
Марии. Не читаю
его, потому что он слишком длинен, но, полагаю, большинство читателей и так его
помнит.
Сила
беззаветной любви Марии-Науки, её вера в величие и благородство любимого
человека Мазепы-Пушкина, её готовность на жертву, коллизия
любви и совести (которая подавлена верою в гетмана), всё это написано с
изумительным искусством и силою. Гетман, однако, не оправдывает этой веры в
него; истина внезапно обнаруживается перед несчастною и безумие Марии
является развязкою трагедии, завязкою которой послужила
иллюзия. Если допустить эту завязку (весьма допустимую при других
характерах действующих лиц), то развязка является её логическим выводом.
Злодей может быть героем, не лишённым даже своеобразного благородства. В
таком случае иллюзия возможна; идеализация его личности со стороны любящей
девушки понятна и, при её благородной и восприимчивой натуре, пред которою
иллюзия рано или поздно рассеется и пелена упадёт с глаз, трагическая развязка
становится неизбежностью, потому что счастье любви даётся только равенством,
только сочувственным и гармоничным течением двух жизней, а какое
же равенство между фактически несовместимыми натурами: учёным-Пушкиным,
увлечённым Наукой и самой НАУКОЙ? Драма,
таким образом, развивается из этого неравенства и счастье не может строиться на
злодеянии, потому что счастье даётся только чистою, благородною, человеческою
любовью, а такая любовь и злодеяние не могут ужиться. Необходимо или
нравственное просветление одной стороны (а то и обеих), или гибель. Вообще
Пушкин любит разрешать эту коллизию первым путем; в „Полтаве" он коснулся
второго и этим дополнил положительное решение вопроса отрицательным,
составляющим, однако, лишь другой термин той же дилеммы.
Заметим,
что многие героини у Пушкина носят имя Мария: Мария Кочубей в «Полтаве», Мариула, мать Земфиры в «Цыганах», Мария,
пленная княжна в "Бахчисарайском
фонтане" и во многих других произведениях.
„КАМЕННЫЙ
ГОСТЬ".
И снова
возвращается Пушкин к вопросу любви в драме „Каменный
гость".
Донжуанство
представляется очень любопытным историческим явлением. Дон-Жуан легенды является
героем, выходящим из ряда вон, но и он падает жертвою своего последнего
приключения со вдовою, якобы, убитого им Командора. Легенда, окружившая своего
героя ореолом непобедимости, заставляет вмешаться в дело сверхъестественные
силы. В основу драмы Пушкина положена легенда, и он постарался быть верен
ей даже в этой чисто внешней подробности. Дон-Жуан „Каменного Гостя" точно
также гибнет сверхъестественно, но это не помешало нашему поэту внести и
собственную лепту в вопрос о донжуанстве.
У Пушкина
показано, что никому не дано будить великих предков без воздаяния. И дерзкий
Дон-Жуан гибнет также трагично, как и другие НОСИТЕЛИ НОВОГО ЗНАНИЯ.
Дон-Жуан
пушкинский погибает
тоже, но спотыкается он несколько иначе. Внешним образом, обстановка его
погибели та же, внутренняя же разница громадная. У Пушкина Дон-Жуан
полюбил ДОНу Анну - науку по имени «АННА ДОНА», а не
титулованную «доННу» с 2-мя НН). Он показал, что ДОН
Гуан (наук – наоборот)
полюбил
её, а не наслаждение женщины. У
Пушкина даётся глубокая трагедия истинной любви к НАУКЕ, любить
которую не дано, как любят женщину, и счастью с которой положена неодолимая
преграда. Ведь Пушкин оставил в 1829 г. тайный архив на ДОНУ, а имя Ан-на зеркально отражает свои половинки, как отражаются
исторические события, как всё в природе движется до середины цикла в одном
порядке, а после - в обратном, зеркальном.
Замечу,
кстати, что стихотворение МАДОНА – «чистейшей прелести чистейший образец» -
тоже не о жене, которую он называл «мая
косая мадонна» с 2-мя «Н».
У
Пушкина
«донжуанство» «карается», в сущности, не внешнею силою, а внутреннею своею
логикою.
И для
Дон-Жуана наш поэт не сделал исключения, он погибает жертвою любви к ДОНской науке — ДОНЕ Анне, но отдав себя в жертву народу,
познав ИСТИНУ, передав её знания потомкам от основоположника этой НАУКИ -
Командора-Пушкина, он перерождённый и искуплённый уходит почти мгновенно, без
мучений. Для
человека с широкою симпатией, с чутким сердцем и тонким умом, (а таких героев
любит выводить Пушкин) это неизбежный исход.
Пушкинская
поэзия — это поистине школа
человеческой и человечной любви к знаниям, мудрости.
„РУСАЛКА".
За то
совсем новые и роскошные краски приберег Пушкин для своего последнего
драматического произведения, как
считают многие, неоконченной
трагедии
„РУСАЛКА".
Драма
завязывается
снова из
любви между неравно-достойными сторонами. Здесь
не просто «Мельничиха-девушка
с чутким и благородным сердцем» брошена «Дон-Жуаном,
правда, не вовсе лишённый совести, способный и к любви, и к жертв»,
но «увлечённый другою
новою любовью, он даже слишком черств для своей натуры с покидаемой девушкой.
Сцена между князем и мельничихой в первом действии проведена с удивительною даже
для Пушкина глубиною понимания душевного состояния всех трех действующих
лиц. Сцена начинается у Пушкина безусловною верою девушки в любимого
человека, верою чистою и вытекающею, из сознания собственной любви. Диалог
между князем и мельничихою
постепенно раскрывает истину». Внешне «мельничиха убита страшною истиною – «В
холодных волнах Днепра она должна найти свой исход. Она бросается в реку, а
несчастный отец сходит с ума». Но, заметим, героиня гибнет в первом
же акте для того, чтобы воскреснуть в следующем.
Но ведь и
в другом произведении «Для
берегов отчизны дальной» Пушкин
даёт надежду встречи с ушедшей в небытие «женщиной» в
будущем:
«Но ты от
горького лобзанья
Свои уста
оторвала;
Из края
мрачного изгнанья
Ты в край
иной меня звала.
Ты
говорила: “В день свиданья
Под небом
вечно голубым,
В тени
олив, любви лобзанья
Мы вновь,
мой друг, соединим”.
Но там,
увы, где неба своды
Сияют в
блеске голубом,
Где тень
олив легла на воды,
Заснула ты
последним сном.
Твоя
краса, твои
страданья
Исчезли в
урне гробовой —
А с ними
поцелуй
свиданья...
Но жду
его; он за тобой...»
И вот,
якобы, мельничиха умерла, но не ГЕРОИНЯ. Она жива и могуча, как никогда не
была могуча, до ухода из жизни князя. „С той
поры" говорит она, эта ПРЕОБРАЖЁННАЯ героиня,
«Как
бросилась без памяти я в воду
Отчаянной
и презренной девчонкой
И в
глубине
Днепра-реки очнулась
Русалкою
холодной и могучей,
ПРОШЛО
СЕМЬ ДОЛГИХ ЛЕТ - я
каждый день
О мщеньи помышляю...
И ныне,
кажется, мой час настал».
В этом
коротеньком монологе русалки раскрывается вся идея драмы.
За
фантастическою оболочкою, в которую поэт облёк сюжет своего произведения,
ясен его смысл. Само
название „Русалка" говорит о РУССКОЙ НАУКЕ, которая, будучи погребена в 1829 г.
на 150 лет у тихого Дона (здесь у Пушкина в воды Днепра), воскреснет в 1979 г.,
чтобы подготовить отмщение САТАНИНСКОМУ
СБОРИЩУ самозванцев-самовластителей, злодейски сгубившему Пророка Пушкина. С
1979 г. до 2006 г. пройдёт 27 лет
подготовки русских витязей, и свершится пророчество
Пушкина:
«Товарищ,
верь: взойдёт
она,
Звезда
пленительного счастья,
Россия
вспрянет ото сна,
И на обломках
самовластья
Напишут
наши имена!»
„Русалка"
показалась многим неоконченной,
и
Даргомыжский произвольно приделал окончание. Белинский, впрочем, находил, что
собственно она окончена, так как гибель князя является уже предрешённым и
неизбежным событием последнего акта. Так ли? Трагедия написана в 1832 году и
пролежала в портфеле поэта почти пять лет... Почему же он не окончил
ее?
Дело в
том, что пушкинисты считают, что «такое
разрешение драмы, которая из любви делает зло, не вяжется с направлением
пушкинской поэзии. Встретившись с подобною же задачею в „Полтаве", он не
справился с нею вполне удовлетворительно. „Египетских ночей" он также не
окончил, как и „Русалку". Очевидно, ему было органически антипатично
подобное разрешение».
Замечу,
между прочим, что и в сохранившейся черновой программе „Русалки" окончание
именно такое: „Князь, старик и русалочка", „Охотники".
Очевидно,
Пушкин так обыграл всех врагов России, что только теперь можно понять трагедию,
как гимн возрождения Русской
математической науки, основоположником которой был великий русский поэт,
мечтавший о жизни и счастье человечества. Но после исследования
произведения по Законам Порядка (Космоса) было установлено, что оно рассчитано
математически точно по ЕВАНГЕЛИЕ ОТ МАТФ. и имеет даты к каждому действию и
реплике. Так расставание с мельничихой показывает расставание Пушкина с архивом
на Дону в 1829 г. Свадьба князя на княгине – есть точное совпадение со свадьбой
самого Пушкина на Наталье Гончаровой в 1831 г., а приход князя на берег Днепра и
встреча «сумасшедшего» мельника-ворона совпадает с последними днями уходящего
1836 г., с размышлениями о своём близком конце. Ведь он знал о нём заранее,
написав строки:
«С
длинной белой бородою
В
белой ризе предо мною
Старец некой предстоял
И
меня благословлял.
Он
сказал мне: “Будь покоен,
Скоро, скоро удостоен
Будешь царствия небес.
Скоро
странствию земному
Твоему
придёт конец.
Уж готовит
ангел смерти
Для тебя
святой венец...»
Как бы то
ни было, а идея драмы так же глубока, как и не обычна.
На этом мы
и остановимся в нашем анализе эпических и драматических
произведений Пушкина с
интересующей нас точки зрения и бросим беглый взгляд еще на его
лирику.
Лирика
Пушкина трактует вопрос любви с самых различных точек зрения и даёт образцы
всевозможных стадий в развитии этого вопроса.
Следующее
маленькое стихотворение даёт вам удивительно образное представление от 1821
г.:
«В крови
горит огонь желанья,
Душа тобой
уязвлена,
Лобзай
меня: твои лобзанья
Мне слаще
мирра и вина.
Склонись
ко мне главою нежной,
И да почию
безмятежный,
Пока
дохнёт весёлый день
И двигнется ночная тень».
Или,
наоборот, может быть, вас интересует психология романтического чувства,
отрешившегося от всякой чувственности:
«Жил на
свете рыцарь бедный,
Молчаливый
и простой,
С виду
сумрачный и бледный,
Духом
смелый и прямой.
Он имел
одно виденье,
Непостижное
уму,
И глубоко
впечатленье
В сердце
врезалось ему.
Путешествуя
в Женеву,
На дороге
у креста
Видел он
Марию деву,
Матерь
господа Христа.
С той
поры, сгорев душою,
Он на
женщин не смотрел,
И до гроба
ни с одною
Молвить
слова не хотел.
С той поры
стальной решетки
Он с лица
не подымал
И себе на
шею четки
Вместо
шарфа привязал.
Несть
мольбы Отцу, ни Сыну,
Ни святому
Духу ввек
Не
случилось паладину,
Странный
был он человек.
ПРОВОДИЛ
ОН ЦЕЛЫ НОЧИ
ПЕРЕД
ЛИКОМ ПРЕСВЯТОЙ,
Устремив к
ней скорбны очи,
Тихо слёзы
лья рекой.
Полон
верой и любовью,
Верен
набожной мечте,
Ave,
Mater
Dei[1]
кровью
Написал он
на щите.
…………………………
Возвратясь в свой
замок дальный,
Жил он
строго заключен,
Всё
влюблённый, всё печальный,
Без
причастья умер он;
Между тем
как он кончался,
Дух
лукавый подоспел,
Душу
рыцаря сбирался
Бес тащить
уж в свой предел:
Он-де богу
не молился,
Он не
ведал-де поста,
Не
путем-де волочился
Он за
матушкой Христа.
Но
Пречистая сердечно
Заступилась
за него
И впустила
в царство вечно
Паладина
своего».
Ведь и
здесь МАРИЯ – основная героиня Пушкина!!! Именно, покровительнице наук Пушкин
посвящал свои заветные стихи и произведения, писанные ночами или в Болдино, вдали от любопытных глаз.
Рыцарь
Пушкина сделал этот шаг, отвлекшись от всего реального; этим шагом великий поэт
наш показал свою отрешённость от окружающих, не постигших тайны его души, тайных
знаний, хранившихся в глубине его сердца и ума, которые он вместе с ключами
шифровок хотел передать на Дон, как у «Скупого рыцаря» ЗНАНИЯ в виде его
драгоценностей:
«Так я, по
горсти бедной принося
Привычну дань мою
сюда в подвал,
Вознёс мой
холм — и с высоты его
Могу
взирать на всё, что мне подвластно.
Что не
подвластно мне? как некий Демон
Отселе
править миром я могу;
Лишь
захочу — воздвигнутся чертоги;
В
великолепные мои сады
Сбегутся
Нимфы резвою толпою;
И Музы
дань свою мне принесут,
И вольный
Гений мне поработится,
И
Добродетель и бессонный Труд
Смиренно
будут ждать моей награды.
Я свистну,
и ко мне послушно, робко
Вползёт
окровавлённое Злодейство,
И руку
будет мне лизать, и в очи
Смотреть,
в них знак моей читая воли.
Мне всё
послушно, я же — ничему;
Я выше
всех желаний; я спокоен;
Я знаю
мощь мою: с меня
довольно
Сего
сознанья...»
Да,
Пушкинские знания – это сила, заключённая в закономерности, которая даёт победу
в нужное время и с малыми средствами. Однако
знаниями, достигнутыми путём отрешения от плотской любви, несущей разрушение и
разочарование.
Лишь
после передачи архива на Дон Пушкин
мог позволить себе кусочек семейного счастья. Да и то. Зная роль своей жены и её
сестры, о которых писал пророчески:
«Тогда
других чертей нетерпеливый рой
За жертвой
кинулся с ужасными словами.
Схватили
под руки жену с её сестрой,
И заголили
их, и вниз пихнули с криком,
И обе
сидючи пустились вниз
стрелой...
Порыв
отчаянья я внял в их вопле диком;
Стекло их
резало, впивалось в тело им —
А бесы
прыгали в веселии великом».
Неужели
Пушкин никогда и никого не любил?
Пересмотрим
лирическая произведения Пушкина, относящаяся к любви и с некоторою вероятностью
являющиеся выражением его собственных чувств. Семнадцатилетним юношей он пишет,
что „в печальной праздности он лиру забывал", что „он влачил постыдной
лени груз, в дремоту хладную невольно погружался" и „даже бежал от милых
муз", но вдруг поэт преобразился; „душа проснулась, ожила, узнала вновь
любви надежду, скорбь и радость", а с тем вместе всё вокруг него и в нём просветлело: он „живее
чувствовал, свободнее дышал, сильней пленяла добродетель", а в результате
„вновь лиры сладостной раздался голос юный!" Так юноша-поэт поднимает
любовь и её счастье; она и сама великое благо и благо вокруг себя льёт. С
этим мотивом мы встречались не однажды в его эпических и драматических
произведениях; его же мы
видим на пороге поэтической деятельности. Двадцатилетний
юноша так описывает свою любовь, зная и подразумевая все хитрости влюблённой
девы «ДОРИДЕ»:
«Я верю: я любим; для сердца нужно
верить.
Нет, милая моя не может
лицемерить;
Всё
непритворно в ней: желаний томный жар,
Стыдливость
робкая, Харит бесценный дар,
Нарядов и
речей приятная небрежность
И ласковых
имён младенческая нежность».
Надо
верить – иначе конец любви. Пусть коротка, но любовь. А если измена?
Вот на
этот случай Пушкин писал более открыто. Но не как признание о себе, а как урок людям —
как мудрец в стихотворении «ЖЕЛАНИЕ
СЛАВЫ»:
«Когда,
любовию и негой упоённый,
Безмолвно
пред тобой коленопреклонённый,
Я на тебя
глядел и думал: ты моя;
Ты знаешь,
милая, желал ли славы я;
Ты знаешь:
удален от ветреного света,
Скучая
суетным прозванием поэта,
Устав от
долгих бурь, я вовсе не внимал
Жужжанью
дальнему упреков и похвал.
Могли ль
меня молвы тревожить приговоры,
Когда,
склонив ко мне томительные взоры
И руку на
главу мне тихо наложив,
Шептала
ты: скажи, ты любишь, ты счастлив?
Другую,
как меня, скажи, любить не будешь?
Ты
никогда, мой друг, меня не позабудешь?
А я
стеснённое молчание хранил.
Я
наслаждением весь полон был, я мнил,
Что нет
грядущего, что грозный день разлуки
Не придет
никогда.. И что же? Слёзы, муки,
Измены,
клевета, всё на главу мою
Обрушилося вдруг...
Что я, где я? Стою,
Как
путник, молнией постигнутый в пустыне,
И всё
передо мной затмилося! И
ныне
Я новым
для меня желанием томим:
Желаю
славы я, чтоб именем моим
Твой слух
был поражен всечасно, чтоб ты мною
Окружена
была, чтоб громкою молвою
Всё, всё
вокруг тебя звучало обо мне,
Чтоб,
гласу верному внимая в тишине,
Ты помнила
мои последние моленья
В саду, во
тьме ночной, в минуту разлученья».
В 1821
году поэт настроен элегически. В одном стихотворении он говорит,
что он скоро умолкнет и просит любимую девушку, чтобы „когда его навек
обымет смертный сон", она промолвила над могилой: „Он мною был любим,
он мне был одолжен и песен и любви последним вдохновеньем".
Поэт не
требует ни клятв, ни заклинаний, ни обетов, не мучится замогильной ревностью и
кроме этой просьбы, не
предъявляет к своей МИЛОЙ-НАУКЕ никаких желаний.
В 1823 году
уже
выражает сомнение.
«„Простишь
ли мне ревнивые мечты,
Моей любви
безумное волненье?
Ты мне
верна: зачем же любишь ты
Всегда
пугать мое воображенье?
Окружена
поклонников толпой,
Зачем
для всех
казаться хочешь милой,
И
всех даришь
надеждою пустой
Твой
чудный взор, то нежный, то унылый?
Мной
овладев, мне разум омрачив,
Уверена в
любви моей несчастной,
Не видишь
ты, когда, в толпе их страстной,
Беседы
чужд, один и молчалив,
Терзаюсь я
досадой одинокой;
Ни слова
мне, ни взгляда... друг жестокой!
Хочу ль
бежать: с боязнью и мольбой
Твои глаза
не следуют за мной.
Заводит ли
красавица другая
Двусмысленный
со мною разговор:
Спокойна
ты;
весёлый твой
укор
Меня
мертвит, ЛЮБВИ НЕ ВЫРАЖАЯ.
Скажи еще:
соперник вечный мой,
На едине застав меня с тобой,
Зачем тебя
приветствует лукаво?...
Что ж он
тебе? Скажи, какое право
Имеет он
бледнеть и ревновать?...
В
нескромный час меж вечера и света,
Без
матери, одна, полу-одета,
Зачем его
должна ты принимать?...
Но я
любим.... На едине со мною
Ты так
нежна! Лобзания твои
Так
пламенны! Слова твоей
любви
Так искренно
полны твоей душою!
Тебе смешны
мучения мои;
Но я
любим,
тебя я
понимаю.
Мой милый
друг, не мучь меня, молю:
Не знаешь
ты, как сильно я люблю,
Не знаешь
ты, как тяжко я страдаю».
Достаточно,
чтобы убедиться, что оно снова и снова отличается и правдою, избегающею ходулей,
и гуманностью, рядом с которой не приходят даже на ум «кинжал и яд», столь
обычные спутники поэзии, изображающей ревность. Поэт естественно не мог сказать
вслух о своей возлюбленной - НАУКЕ.
С
15.05.1825 у Пушкина был ритм №60 – который гласит: «Все травят человека, когда ему не везёт.
Предлагается делать пожертвования на самые разные дела. Крик петуха
символизирует объявление новостей. Ускользнуть от смерти через узкую лазейку.
Поворот судьбы к лучшему. Ограничение
— к успеху.
Вода введена
в русло, введена в берега»
20.05.1825 –
написал стихотворение в предчувствии
вызова царя, сулившего ему свободу передвижения, впоследствии давшую ему
возможность перевезти свой архив на Дон:
«Ненастный
день потух; ненастной ночи мгла
По небу
стелется одеждою свинцовой;
Как
привидение, за рощею
сосновой
Луна
туманная взошла...
Всё мрачную
ТОСКУ на душу мне наводит.
Далёко,
там, луна в сиянии восходит;
Там воздух
напоён вечерней теплотой;
Там море
движется роскошной пеленой
Под
голубыми небесами...
Вот
время: по горе
теперь идёт она
К брегам,
потопленным шумящими волнами;
Там, под
ЗАВЕТНЫМИ СКАЛАМИ,
Теперь она
сидит печальна и одна...
Одна...
никто пред ней не плачет, НЕ ТОСКУЕТ;
Никто её
колен в забвеньи не цалует;
Одна... ничьим
устам она не предаёт
Ни плеч, ни
влажных уст, ни персей белоснежных.
Любуясь
бликами луны у скал прибрежных
И стройной ножкой ВОЛНАМ ТАКТ
ДАЁТ.
Но никому
НЕВЕДОМА ПРЕМУДРА;
Никто её
любви небесной не достоин.
Не правда
ль: ты одна... ты плачешь... я спокоен;
Желаю тебе
счастья и
добра…
Но
только ЛУЧ
ЗАРИ КОСНЁТСЯ ДОЛГОЖДАННЫЙ
Брегов
пустынных – и… ЖЕЛАННЫЙ
НАСТУПИТ
ДЕНЬ…»
Надеюсь,
что сейчас-то вы заметили намёк о науке, которая говорит о
причинах ТАКТА ВОЛН, о ЗАРЕ ДОЛГОЖДАННОЙ, которую ждёт она под ЗАВЕТНЫМИ
СКАЛАМИ.
Вот,
напр., что пишет он о ней в разлуке вскоре после только что приведённого
стихотворения. Он не страдает, но тоскует в любви в стихотворении
НОЧЬ:
«Мой голос
для тебя и ласковый и томный
Тревожит
поздное молчанье ночи
темной.
Близ ложа
моего печальная свеча
Горит;
мои стихи, сливаясь и журча,
Текут, ручьи
любви; текут полны тобою.
Во тьме
твои глаза блистают предо мною,
Мне
улыбаются — и звуки
слышу я:
Мой друг,
мой нежный друг... люблю... твоя... твоя!..»
Так
выражал Пушкин свою любовь и радость её, и огорчения, и веру, и сомнения,
сохраняя всюду ту красоту чувства, которая даётся только его чистотою,
правдою,
которая нам недоступна.
Пушкинисты
считают, что поэт отметил кончину г-жи Ризнич в Италии
в мае
1825 г. следующею
элегией в
1826 г.:
«Под небом
голубым страны
своей родной
Она
томилась, увядала...
Увяла,
наконец, и верно надо
мной
Младая тень
уже летала;
Но
НЕДОСТУПНАЯ ЧЕРТА МЕЖ НАМИ ЕСТЬ.
НАПРАСНО
ЧУВСТВО ВОЗБУЖДАЛ я:
Из
равнодушных уст я слышал смерти весть,
И
равнодушно ей внимал я.
Так вот
кого любил я пламенной душой
С таким тяжелым
напряженьем,
С такою
нежною, томительной тоской,
С таким безумством и
мученьем!
Где муки,
где
любовь? Увы!
в душе
моей
Для
бедной,
легковерной тени,
Для
сладкой памяти невозвратимых
дней
Не
нахожу ни
слёз, ни
пени».
Что же
видим мы? Более их - но „НЕДОСТУПНАЯ ЧЕРТА", ставшая между поэтом и
НАУКОЙ, от
которой нет слёз.
Тоже
воспоминание, с тою же незабытою грустью выражается в стихотворении после
передачи архива на Дон (22.12.29):
«В последний
раз твой
образ милый
Дерзаю мысленно
ласкать,
БУДИТЬ
МЕЧТУ сердечной
силой
И с негой
робкой и унылой
Твою
любовь
воспоминать.
Бегут,
меняясь, наши лета,
Меняя всё,
меняя нас,
УЖ
ТЫ ДЛЯ
СВОЕГО ПОЭТА
МОГИЛЬНЫМ
СУМРАКОМ ОДЕТА,
И для тебя
твой друг угас.
Прими же,
дальная подруга,
Прощанье
сердца моего,
Как
овдовевшая супруга,
Как друг,
обнявший молча друга
Пред
ЗАТОЧЕНИЕМ
его».
Другое
стихотворение принадлежит к лучшим лирическим произведениям Пушкина и «является отражением повести его любви к
Ризнич» - как предполагают пушкинисты. Бедная
Ризнич, как она в гробу переворачивается, когда слышит
такие слова. Ведь она точно знала отношение Пушкина к ней:
«Для
берегов отчизны дальной
Ты
покидала край чужой;
В час
незабвенный, в час печальный
Я долго
плакал пред тобой.
Мои
хладеющие руки
Тебя
старались удержать;
Томленье
страшное разлуки
Мой стон
молил не прерывать.
Но ты от
горького лобзанья
Свои уста
оторвала;
Из края
мрачного
изгнанья
Ты в край
иной меня
звала.
Ты
говорила: “В день свиданья
Под небом
вечно голубым,
В тени
олив, любви лобзанья
Мы вновь,
мой друг, соединим”.
Но там,
увы, где неба своды
Сияют в
блеске голубом,
Где тень
олив легла на воды,
Заснула ты
последним сном.
Твоя
краса, твои страданья
Исчезли
в урне
гробовой —
А с ними
поцелуй свиданья...
Но жду его;
он за тобой...»
Такова
разсказанная самим Пушкиным повесть его серьёзной
любви… И продолженная ныне (см. книгу «Пушкин. Прозрение будущего Руси», М.,
2005):
Почти два века
пролетели,
И
снова я под тенью ив;
Над
чудным гробом птицы пели...
Прощенья Бога
испросив,
Приник губами к урне
хладной...
И
углей жар меня проник
-
Твой поцелуй ответный,
жадный,
Сказал, что губы не
гранит,
Что
наступил тот час свиданья
Под небом вечно голубым,
Где
слёзы радости, лобзанья...
Мой
друг, я знаю, что любим!
Теперь мы неразлучны будем
-
Нас
вечное скрепляет вновь.
Что
было с нами - не забудем:
Нас
съединила та любовь.
Край мрачный, ясно
вспоминая,
Я вижу остров пред
собой,
Рыбачью сеть и чаек
стаю,
Где посвящённым был
тобой.
Теперь и мой настал черёд:
Небес я обладаю
силой;
Свершился бед
круговорот
Для берегов отчизны
милой
Пушкинисты
пишут: «Но особенно страстным горем
проникнуты следующие два стихотворения (о которых ДОСТОВЕРНО ИЗВЕСТНО, что
они относятся к памяти г-жи Ризнич).
При чем
здесь РИЗНИЧ, если стихи написаны сразу после передачи архива на Дон в 1829, а она умерла в
1825?
ЗАКЛИНАНИЕ.
«О, если
правда, что в
ночи,
Когда
покоятся живые,
И с неба
лунные лучи
Скользят
на камни гробовые,
О, если
правда, что тогда
Пустеют
тихие могилы —
Я тень
зову, я жду
Леилы:
Ко мне,
мой друг, сюда, сюда!
Явись,
возлюбленная
тень,
Как ты
была перед
разлукой,
БЛЕДНА,
ХЛАДНА, КАК
ЗИМНИЙ ДЕНЬ,
ИСКАЖЕНА
ПОСЛЕДНЕЙ МУКОЙ.
Приди, как
дальная звезда,
Как легкой
звук иль дуновенье,
Иль
как ужасное
виденье,
Мне всё
равно, сюда! сюда!...
Зову тебя
не для того,
Чтоб
УКОРЯТЬ ЛЮДЕЙ, ЧЬЯ ЗЛОБА
УБИЛА
ДРУГА МОЕГО,
Иль чтоб
изведать тайны гроба,
Не для
того, что иногда
Сомненьем
мучусь... но тоскуя
Хочу
сказать, что всё
люблю я,
ЧТО ВСЁ Я
ТВОЙ: сюда,
сюда!»
Чья же
злоба убила Ризнич? Вот его НАУКУ не принял ни свет,
ни друзья, ни Академия Наук. Потому и похоронил её на 150
лет.
Пробежите,
читатель, эти стихи ещё раз, и еще раз перечувствуйте что поэт любил - „горестно и трудно", а „сердце женское - шутя" – именно ЭТО НЕРАВЕНСТВО ни разу не сорвало с
его лиры фальшивого звука; и в
сомнениях ревности, и в радостях любви, и в тоске разлуки, и в горе невозвратной
утраты — мы видим ту же правду чувства и ту же чистоту и красоту. Никогда
он не говорит больше того, что может открыть.
Многие
стихотворения, посвящённые любви к Науке, а не женщинам, воспринимаются всеми
как верх жертвенности и гуманности. Они,
действительно «проникнуты светом и
согреты чистым, благородным пламенем»:
Это и стихотворение от
1829 г.:
«Я
вас
любил: любовь
еще, быть может,
В душе
моей угасла не совсем;
Но
пусть она
вас больше не тревожит;
Я не хочу
печалить вас ничем.
Я вас
любил безмолвно,
безнадежно,
То
робостью, то ревностью томим;
Я вас
любил так искренно, так нежно,
Как дай вам
бог любимой быть другим».
Этим
грандиозным стихотворением, которое Лермонтов назвал несовершенным, так как
неестественно желать счастья предавшей любимого, пушкинисты относят к Олениной. Это ладно, ведь имя
АННА – для Пушкина символ зеркальности в его циклической
науке.
Пушкинист
Н. Скатов в статье «Пушкин» писал: «Предмет любви в лирических стихах Пушкина
кажется таким зашифрованным и так плохо
дешифруется не только вследствие скромности и деликатности поэта. Недаром
возникла - почти невиданная в лирике - возможность позднейших подтасовок тех или
иных любовных обращений. В любовной лирике Пушкина главное не она в своём, так сказать,
персональном, индивидуальном облике, как это будет во многих лирических стихах
Некрасова и в некоторых даже Тютчева, а
он: его чувство, настроение, переживания». Вот так!
Зато вот
как Пушкин писал о себе как о человеке, не лишённом чувства прекрасного в
женщине:
К *** (1831)
«Нет, нет, не должен я, не смею, не
могу
Волнениям любви безумно
предаваться;
Спокойствие моё я строго
берегу
И сердцу не даю пылать и
забываться;
Нет, полно мне любить; но почему ж
порой
Не погружуся я в
минутное мечтанье,
Когда нечаянно пройдет передо
мной
Младое, чистое, небесное созданье,
Пройдет и скроется?... Ужель не можно
мне
Любуясь девою в печальном
сладострастье.
Глазами следовать за ней и в
тишине
Благословлять ее на радость и на
счастье,
И сердцем ей желать все блага жизни
сей,
Весёлый мир души, беспечные
досуги,
Всё — даже счастие того, кто избран ей,
Кто милой деве даст название супруги».
Хотелось бы
отметить образы женщин в сказках. Удивительное сходство в судьбах. Мать Гвидона была злыми людьми в бочке выброшена в море и долго
царь Салтан не виделся с сыном и женой. В «Мертвой
царевне» - красивую царевну злая мачеха уводит из дома, и она надолго не видела
отца и жениха Елисея. В "Руслане и Людмилe» -Людмилу
похищает от отца и молодого мужа Руслана злой Черномор
и долго она не находилась, и затем как спящая царевна спала непробудным сном. В
"Коньке-горбунке" царь-девицу надо было добывать, используя хитрости, и она, как
и царевна-лебедь помогала Гвидону, там стала супругой
Ивану.
Что же это
за образы. Это отдельная тема, но
она перекликается с настоящей.
Пора
подвести итоги нашему
анализу пушкинской поэзии. Собственно говоря, по частям все выводы уже сделаны
при анализе разных творений Пушкина. Остается напомнить их и дать краткое
резюме. Прежде всего Поэзия Пушкина
отличается замечательно многосторонним пониманием разных форм и стадий любви.
„Любящее шутя" сердце Земфиры и Лауры (в „Каменном
госте"), так же, как и „любящее горестно и трудно" сердце Заремы или Алеко одинаково раскрыты перед ним, хотя то и
другое одинаково не составляет его понимания. Он стоит много выше и дон-жуанства, и чувственности, и романтизма. Его
понимание есть синтез всех этих антитез; он понял, что счастье только в
воплощении заложенного Богом предназначения.
В
моральном неравенстве ЧЕЛОВЕКА и его ТВОРЕНИЯ заключается постоянно трагизм в
произведениях Пушкина.
И,
однако, в жизни — любовь сплошь и рядом несет несчастье,
потому что в жизни господствуют и доселе всевозможные понимания любви. Жизнь вся
переполнена и вне любви несвободными неравноправными отношениями, которые не
могут не отражаться и на любви. Отсюда-то и выходит, что именно та любовь,
которая одна только и может дать счастье, приносит фатально несчастье. В этом
глубокая жизненная драма, так тонко понятая и так гениально изображённая нашим
поэтом!..
Пушкин,
однако, не остановился на этом выводе. Он подсмотрел и другую сторону драмы,
усиливающую трагизм положения, но и приносящую если не утешение, то веру.
Правда, что истинно человеческая любовь несет несчастье, потому что среда еще
слишком античеловечна, но правда и то, что НАУКА
гармонии приводит в эту среду человечность, воспитывает ее, подавляет в ней
зверя, хотя и ценою гибели героев. Еще „Сын человеческий" указал эти пути
искупления человечества ценою лучшей жертвы.
И поэтому
то всё-таки любовь благо, ибо она творит человека, а человек ТВОРИТ искусство и
жизнь. Этот человек, правда, фатально гибнет, но с его гибелью растет
человечность. В этом глубокое знание трагедии любви и здесь покоится центр
пушкинского понимания любви МОЯ
ЭПИТАФИЯ:
«Здесь
Пушкин погребён; он с музой молодою,
С любовью,
леностью провёл весёлый век,
Не делал
доброго, однако ж был
душою,
Ей Богу,
добрый
человек».
И на прощание предложу пушкинскую «ЭЛЕГИЮ»:
«Безумных лет угасшее
веселье
Мне тяжело, как смутное
похмелье.
Но, как вино — печаль минувших
дней
В моей душе — чем старе, тем сильней.
Мой путь уныл. Сулит мне труд и
горе
Грядущего волнуемое
море.
Но не хочу, о други, умирать;
Я жить хочу, чтоб мыслить и
страдать;
И ведаю, мне будут
наслажденья
Меж горестей, забот и
треволненья:
Порой опять гармонией
упьюсь,
Над вымыслом слезами
обольюсь,
И может быть — на мой закат
печальный
Блеснёт любовь улыбкою
прощальной».