БАРКОВ — ТЕНЬ
ЦЯВЛОВСКОГО
По мотивам: М.А. Цявловский. Комментарии к балладе «Тень Баркова».
Недавно я нашёл в Интернете работы
пушкинистов, в том числе и М.А. Цявловского о балладе «Тень Баркова»,
якобы, принадлежавшей перу Пушкина. Работая с произведениями стихотворца, но не
так как пушкинисты, а с помощью «философических (полистатических) таблиц»[1][1], установил, что поделка эта была
написана специально, чтобы опорочить святое имя Гения всех русских людей. И это
стало возможным благодаря тому, что Пушкин по совету русских волхвов так
рассчитывал свои произведения построчно, что после подобных табличных
исследований любых произведений легко можно было отличить пушкинские от всех
других. Так стихотворение Пушкина «Исповедь
бедного стихотворца» пушкинисты до сих пор относят к «Dubia». А оно точно его, и в нём он признаётся, что не «прелюбодействовал»:
Священник.
Но вот уж грех
прямой: да ты ж прелюбодей!
Твои стихи...
Стихотворец. Все лгут, а на душе моей,
Ей-Богу, я греха такого не имею;
По моде лишний грех[2] взвалил себе на шею.
А правду вымолвить — я сущий Эпиктет…
Да, Пушкин мог сравнивать себя с
Эпиктетом (50-130 гг. н.э.), греческим мыслителем, стоиком. Его учение,
основанное на познании здравого смысла, проповедовало человеколюбие и чистоту
души. Счастье видел он в свободе человека от страстей.
Такой «математический» способ написания
стихов применялся Пушкиным для того, чтобы спустя столетия, ни один
злоумышленник не мог бы приписать Пушкину неумных, непристойных и неверных
суждений и стихов. Он будто предвидел появление масонского ордена «Пушкинский
дом» (ИРЛИ) в Петербурге, который объединит усилия врагов русского народа по очернению, унижению и забвению Завета Вестника Грядущей,
возрождающейся России. Пушкин в своей рукописи, тайно
хранившейся на Дону в среде казаков 150 лет (до 1979 г.), пророчил это
Возрождение России, начиная с 1920 г. Он предвидел появление таких великих
людей, как Достоевский, Лобачевский, Лев Толстой, Васнецов, Чайковский, Ленин,
Сталин и многих других, кто положил жизнь на алтарь Отечества. Его
произведения носят скрытый смысл. Под оболочкой действующих лиц разных народов,
эпох, слоёв населения и общественного положения, он показал нашу современную
жизнь, а также себя в разных одеждах народов мира. Это он делал для того, чтобы
до времени сохранить важные и нужные нам мысли о перестройке нашего мышления и
образа жизни в III тысячелетии. Что на самом деле и происходит в нынешней
России. Вот только враги, или точнее противники его, до сих пор не перестают
лить грязь на дела и жизнь Пророка, академика России с 1832 г., члена Коллегии
иностранных дел России, отдававшего с 1817 г. свои способности Отечеству на
протяжении 14 лет в секретном отделе. Масонская ложа «Пушкинский дом» скрывает
от нас правду о самом Пушкине, издает пасквили типа «113-я любовь Пушкина»,
«Тайные дневники», якобы найденные за границей и другие. Вот так в 1991 году
вышла под именем Пушкина «Тень Баркова», изданная членом ИРЛИ Фомичевым. Эта
«Тень», комментируемая пушкинистом Цявловским, и иже
с ним, и ничего не имеющая со стихотворцем и членом Российской Академии наук с
1832 г. Александром Сергеевичем Пушкиным, является тенью самих пушкинистов.
***
Теперь потрудимся над так называемым
исследованием «Тени Баркова» «авторитетного пушкиниста» Цявловского. Читаем у него
в «Комментариях»: «ЕДИНСТВЕННОЕ
указание на принадлежность баллады «Тень Баркова» Пушкину имеется в статье В.
П. Гаевского «Пушкин в лицее и лицейские его стихотворения», напечатанной в №№
7 и 8 «Современника» за 1863 г. Работа
Гаевского основана на лицейских бумагах 1811—1817 гг., хранившихся у М. Л.
Яковлева, на бумагах архивов: лицея и бывшего директора лицея Е. А.
Энгельгардта, на записке о Пушкине М. А. Корфа и на рассказах о Пушкине его
товарищей».
На основании записки лицейского недруга
Пушкина – Корфа, а также на основании устных рассказов названных товарищей
Пушкина по лицею, Гаевский так писал о первых произведениях Пушкина: «В лицее, где все имели свои прозвища, товарищи прозвали
Пушкина французом, название, которое, кроме насмешки, при патриотическом
настроении в эпоху нашествия французов, имело еще укорительное значение. Это
воспитание и недостаток терпения, чтобы преодолеть первые трудности русской
версификации, вероятно, были причиною, что Пушкин писал по-русски
преимущественно прозою до 1814 года, и уже с этого времени почти исключительно
отдался поэзии. Из прозаических его опытов почти ничего не уцелело, кроме
небольшого отрывка из записок, напечатанного г. Анненковым в биографии поэта. Но, по рассказам товарищей его, он, впервые два года лицейской
жизни, написал роман в прозе "Цыган" и вместе с М.Л.
Яковлевым комедию "Так водится в свете",
предназначавшуюся для домашнего театра. После этих опытов, он начал комедию в
стихах "Философ", о которой упоминает в записках,
напечатанных в его биографии г. Анненковым; но, сочинив только два действия,
охладел к своему труду и уничтожил написанное. В то же время он сочинил, в подражание Баркову, поэму "Монах"…»
Прервем Гаевского, чтобы увидеть стиль
«Монаха», и потом сравнить с «Тенью Баркова»:
Монах храпит и чудный видит сон.
Казалося ему…
Быстрей орла, быстрее звука лир
Прелестница летела, как зефир.
Но наш монах Эол пред ней казался,
Без отдыха за новой Дафной гнался.
„Не дам, — ворчал, — я промаха в
кольцо"
Так вот, Пушкин эту пророческую поэму
«Монах», где нет неприличных выражений, по Гаевскому «также уничтожил, по совету одного из своих товарищей (что оказалось неверным, так как в 1929
г. нашли это произведение в архивах этого товарища Пушкина – Горчакова). Увлечённый успехом талантливого и
остроумного произведения дяди, В.Л. Пушкина, "Опасный сосед",
которое ходило тогда в рукописи и с жадностью читалось и перечитывалось…»
Прервем снова Гаевского. Если у
Александра Сергеевича нет ни слова матерного в «Монахе», то у его дядюшки в
«Опасном соседе» было:
Варюшка пьяная бранится непристойно;
Один кривой лакей стоит в углу спокойно
И, нюхая табак, с почтеньем ждет конца.
«Буянов, бей дьячка, но пощади купца», —
Блядь толстая кричит сердитому герою.
………………………………………….
Но Бахус бедствиям не раз бывал начало.
Забав невинных враг, любитель козней злых,
Не дремлет сатана при случаях таких.
Купец почувствовал к Варюшке вожделенье
(А блядь, в том спору нет, есть общее именье)…
Далее Гаевский пишет об Александре
Сергеевиче Пушкине: «племянник
пустился в тот же род, и, кроме упомянутой поэмы («Монах»), написал: "Тень Баркова", балладу, известную по нескольким спискам»
Снова прерываем повествователя и читаем
только две из 24 строф «Тени Баркова»:
I
Однажды зимним вечерком
В бордели на Мещанской
Сошлись с расстригою попом
Поэт, корнет уланской,
Московский модный молодец,
Подьячий из Сената,
Да третьей гильдии купец,
Да пьяных два солдата.
Всяк пуншу осушил бокал,
Лег с блядью
молодою
И на постели откачал
Горячею елдою.
II
Кто всех задорнее ебёт?
Чей хуй
средь битвы рьяной
Пизду курчавую дерёт,
Горя, как столб румяный?
О землемер и пизд,
и жоп,
Блядун трудолюбивый!
Хвала тебе, расстрига-поп,
Приапа жрец ретивый!
В четвертый раз ты плешь впустил
И снова щель раздвинул,
В четвертый принял, вколотил...
И хуй
повисший вынул!
Мы с вами согласны с первым утверждением
Гаевского, что «это
стихотворение, неудобное вполне для печати», но мы не согласны с его последним утверждением о том, что эта «Тень» «представляет местами пародию на балладу Жуковского "Громобой"». И стиль, и тема, и мораль у Жуковского
противопоставлена разврату и матерщине подельщика «Тени Баркова».
Напомним содержание баллады Жуковского —
Решившему утопиться в Днепре бедняку Громобою
предстал дьявол и предложил ему за душу десять лет богатой жизни. Громобой
согласился и зажил богачом. Взяв себе в жёны двенадцать похищенных им девушек,
он сделался отцом двенадцати дочерей, которых с матерями поселил в монастыре.
Настал последний день жизни Громобоя, и к
нему явился дьявол, чтобы взять его в ад. Но Громобой отсрочил смерть на
двенадцать лет, предав дьяволу души своих дочерей. Не зная теперь покоя, ни
днем, ни ночью, Громобой, чтоб отмолить грехи, обратил свой дом в монастырь,
где всякий приходящий находил кров и пищу. В храме перед образом святого
круглые сутки молился грешник. И вот снова наступил день смерти. У одра
умирающего собрались все его двенадцать дочерей, молясь о спасении души
Громобоя. В час смерти явилось к ним видение того святого старца, перед образом
которого они годами молились. Скоро предстал и дьявол. Но в тот момент, когда
он хотел взять в ад умирающего, явился ангел и объявил, что дочери Громобоя
заснут, и будут спать до тех пор, пока к ним не придет, «житейское
презрев, обреченный, спящих дев от неба искупитель».
Дальше Гаевский, приведя пятьдесят три
стиха баллады, пишет: «Это Пироновское направление, которому
отдали дань почти все замечательные поэты, и которым увлекся 14-тилетний
Пушкин, дало повод сказать о нём в одной из „национальных песен“ (лицеистов):
А наш француз
Свой хвалит вкус
И матерщину порет.
Все эти пять произведений, по отзывам
товарищей поэта, сочинены в 1812, 1813 и не позже 1814 года»[3][3].
Цявловский пишет далее: «Ошибочное утверждение Гаевского, не знавшего текста
"Монаха", что эта поэма написана в подражание Баркову, является, конечно, умозаключением из того
факта, что, по словам лиц, сообщавших Гаевскому о "Монахе",
поэма была уничтожена.
Как рассказ о том, что Пушкин сначала свою
балладу выдавал за произведение Вяземского, а затем признался, что сочинил её
сам, всё это, конечно, не могли сочинить товарищи Пушкина,
рассказывавшие о нём Гаевскому. Этим показаниям мы
ничего не можем противопоставить: ни в написанном самим поэтом, ни в
рассказах о нём нет ничего такого, что позволило бы усумниться
в справедливости сообщенного Гаевским о первых произведениях поэта».
Не будем спешить опровергать
«исследователя». Не скоро сказка сказывается… Цявловский
пишет далее: «И, наоборот, недавнее открытие текста "Монаха"
блестяще подтвердило эти показания. Но, кроме этого, у нас есть, если не
прямое, то косвенное подтверждение справедливости рассказов о "Тени
Баркова". Прежде чем сдавать в печать свою статью Гаевский послал её
на просмотр и одобрение М.А. Корфу (отрицательно относившемуся к своему гениальному товарищу –
В.М.Л.). Отзыв последнего,
в виде письма к Гаевскому, свидетельствует о том, что Корф
внимательнейшим образом прочёл присланную ему статью и сделал к ней ряд
замечаний, иногда весьма мелких. Сообщаемое
Гаевским о "Тени Баркова" не вызвало со стороны Корфа ни слова (!!! — В.М.Л.). НЕЛЬЗЯ ДОПУСТИТЬ (?!!! — В.М.Л.), чтобы он оставил без возражений
сообщение о балладе и приведенные из неё стихи, чтó
занимает в печатном тексте статьи более двух страниц».
Цявловский сожалел, что Корф не являлся
сотрудником «убойного отдела» Института русской литературы (Пушкинского дома) и
нельзя покойного уже заставить плясать под его дудку. Но продолжал
совершенно непоследовательно рассуждать: «Молчание Корфа, конечно, знак согласия с
тем, чтó сообщили его товарищи Гаевскому».
Раз так хочет Цявловский, то делает
вывод, что Корф своим молчанием, якобы, подтвердил его желание приобщить
Пушкина к своему лагерю сексуально-озабоченных: «Итак, повторяем, у нас нет никаких
оснований "отвести" эти показания, а между тем вот какова была
история «Тени Баркова» в пушкиноведении».
В 1880 г. П.А. Ефремов, редактор собрания
сочинений Пушкина (в издании Я.А. Исакова) включил, было, «Тень Баркова» в
перечень произведений Пушкина. В I томе этого издания к последнему стиху
стихотворения «Городок» (1814 г.) была сделана такая сноска: «Вслед за этим стихотворением нами помещены были отрывки из
баллады. Между тем оказалось, что эта баллада Пушкину не принадлежит, почему и исключена. П. Е.». Но, как ни странно, в оглавлении тома осталась: «Тень Баркова».
Видимо торопились издать, и некогда было подчищать.
Цявловскому это не понравилось, и он
возмущался: «Этого, пока голословного,
утверждения Ефремова, что "баллада Пушкину не принадлежит", оказалось достаточным, чтобы никто из
редакторов не только не включал её в собрания сочинений, но даже не упоминал о
ней».
В VIII томе собрания сочинений Пушкина
(издания А. С. Суворина 1903—1905 гг.) Ефремов писал в примечании к
стихотворению «Городок»:
«Здесь кстати будет заметить, что в статье своей Гаевский приписал Пушкину
стихотворение: „Тень Баркова“ и привёл обширные выписки. Он указал, что Пушкин,
написав эти стихи в подражание „Опасному соседу“ своего дяди, выдавал их
сначала за сочинение кн. Вяземского и из приличия называл в лицее эту балладу:
„Тень Кораблева“ и т. д., но, увидев успех, признался, что написал её сам. На
этом основании я взял было отрывки эти в Исаковское
издание сочинений Пушкина, но цензор г. Ратынский вó-время
указал мне, что стихи
эти московского происхождения. Они были мною исключены из издания, а потом, в Москве, мне
попалась целая тетрадь подобных произведений одного москвича, состоявшая из
переделок на такой же лад баллад и поэм Жуковского, как эта „Тень Баркова“ ("Громобой"),
„Съезженская узница“ ("Шильонский узник") и пр. Эту тетрадь я отдал В.П. Гаевскому, а он и
сам уж встретил меня отказом от своего прежнего предположения. Кто же, однако, наговорил ему таких
подробностей,
которые были приведены при напечатании им отрывков „Тени Баркова“?»
Кроме Корфа – некому. Цявловский бездоказательно,
«голословно» хотел, чтобы Царскосельский Пушкин считался
московским автором «Тени Баркова». Он даже согласен
был и на Санкт-Петербургского автора,
установив, что на Мещанской в Петербурге также находился публичный дом.
Но ведь Пушкин до 1816 г. не мог знать об этом, так как лицеистов ни разу не
возили в столицу.
До Цявловского об истории «Тени Баркова»
писали Щеголев и Лернер. Пушкинист Н.О. Лернер в статье «Литературные
замыслы и приписываемые Пушкину произведения 1813—1815 гг.»[4][4], отвёл балладе такой абзац: «Что касается до
приписанной Пушкину В. П. Гаевским неприличной поэмы „Тень Баркова“, то непричастность Пушкина к этой довольно посредственной вещи
установлена П. А. Ефремовым („Мнимый Пушкин“), который, „найдя полную поэму в рукописной
тетради, увидел, что в ней дело идёт о Москве, и с такими подробностями,
которых Пушкин не мог о ней знать, вывезенный из неё ещё почти ребенком».
Но, пушкинист Цявловский гордо заявил,
что сумел отличить автора «Тени Баркова» от Дьякова
«Н. Дубровскому». Но он так и не смог отличить их от пушкинских «Монаха», «Царя
Никиты и 40 его дочерей» Сам текст не пушкинский. Ну, ещё для убедительности,
прочтите строфу XVI из «Тени Баркова», хоть это и
неприятно читать:
О, ужас! Бедный мой певец!
Что станется с тобою?
Уж близок дней твоих конец,
Уж ножик над елдою!..
Напрасно еть
усердно мнишь
Девицу престарелу,
—
Ты блядь усердьем не смягчишь,
Над хуем поседелу.
Кляни заебины
отца
И матерну
прореху!
Восплачьте, нежные сердца,
Тут дело не до смеху!
То ли у Лернера вместо головы — «елда», и потому не заметил слова «еть», которого нет в словаре Даля или Пушкина?
То ли верх «выразительности» подельника, когда он «престарелу» рифмует с «блядь над хуем поседелу»?
Представьте себе только, как «седеет
над х… б…» — то ли от страха, то ли от безнадёги, то ли оттого, что не
знает, как ей справиться «ножиком» с очередной «елдою»?
Ну и как понять «Кляни заебины
отца И матерну прореху»? Что имел в виду стихоплет в слове «заебины отца»? Лернер – не объяснил из-за своих,
наследуемых от своего же отца «зае…».
«Тут дело не до смеху» - предупреждает своих исследователей балабол.
Стыдно должно быть всем, кто утверждает
авторство «Тени Баркова» как Пушкина. Даже неловко как-то и спорить с такими
ЗОМБИ. Похоже, что пушкинист Цявловский протоптал свои «пути в незнаемое» в адское
пекло.
Поэтому ясно, что пушкинист Н.О. Лернер
пошёл также вслепую следом за одноложником «ПД»,
утверждая: «Не только
сообщение Гаевского не вызывает никаких сомнений, но в пользу авторства
Пушкина говорят и сами стихи, которых нет никакой возможности приписать
кому-либо другому из тогдашних лицейских поэтов. Ни у Дельвига, ни у
Илличевского (не стоит говорить о Кюхельбекере) мы не найдём стихов такой силы,
энергии и зрелости. Пушкин быстро шёл вперёд и всех обогнал».
Ну, право, пушкинисты Лернер, Цявловский
и иже с ними, имея такую высокую «научную подготовку, критическое чутьё исследователей», как они сами себя определяли, могли расписаться в
своей, не просто безграмотности, а просто в отсутствии головы. «Не вызывает никаких сомнений» в том, что это
произведение Пушкина, только у людей, ненавидевших Пушкина и работающих по
определённому заказу тех предков, кто убил Пушкина.
Не вперёд, а назад мог бы идти Пушкин,
если бы написал такие пошлые и вредоносные для развития Русского духа стихи.
После того, как он стал в 1812 г. посвящённым волхвами в тайны миропонимания,
он не мог позориться такими незрелыми и никому не нужными виршами.
Цявловский ещё пытается увести всех от
загадки, которая ему самому непонятна: «Часто в сборниках произведения эротические перемежаются с
гражданскими стихотворениями нецензурными для своего времени. Типичный
экземпляр такого рода сборников описал Пушкин в стихотворении
"Городок". "Сафьянная тетрадь", полученная Пушкиным от "драгунского солдата",
заключала в себе и сатиры с ноэлем вольнодумца кн.
Д.П. Горчакова».
Просто неудобно слушать седовласых
«пушкинистов», не удосужившихся поразмышлять над словами Пушкина в «Городке»:
Я спрятал потаённу
Сафьянную тетрадь.
Сей свиток драгоценный,
Веками сбереженный,
От члена русских сил…
Я даром получил.
«Драгоценный тайный свиток» - да ещё «от члена русских сил» вызывает удивление у
пушкинистов, зато мне удалось «Сафьянову тетрадь» не
только понять, но и увидеть в руках И.М. Рыбкина - хранителя Тайной Донской
рукописи Пушкина 1829 г. А Цявловский представляет её развратной лишь потому,
что она от «члена»?
Возможно, что этим «членом русских сил» для Пушкина
был волхв в 1812 г., которого Пушкин описал в 1836 г.:
«Я встретил старика с плешивой головой,
С очами быстрыми, зерцалом мысли
зыбкой,
С устами, сжатыми наморщенной улыбкой».
Но и здесь Цявловского смущает, наверное,
слово «плешь»? Что делать, если голова набита лишь
сексуальными образами?
Так вот, после изучения этой «сафьяновой
тетради» у Александра Сергеевича появились такие образцовые стихи, как «К
Наталье» (в котором упоминаются одновременно три имени «Марго (Мария),
Наталья и Анна» совсем не в эротическом плане) или пророческое произведение
«Монах» без всяких подражаний. Пушкин накидывал «тёмную шаль» и позже на
свои произведения, чтобы до наших дней дошли все его произведения тайного
плана. А до времени горе-исследователи пушкинисты,
таким образом, невольно сохраняли, якобы, ТАЙНУ «сафьяновой тетради».
Цявловский вроде бы удивлялся: «Первое, что поражает при чтении баллады, это её чрезвычайно
крепкое сквернословие. Не столько цинизм содержания, сколько лексика,
называние вещей и действий своими именами составляет спецификум
барковщины, её основную суть. В «Тени Баркова» количество
похабных слов, можно сказать, ошеломляюще чрезмерно.
В этом сказалось её «мальчишеское» происхождение. Юный автор, увлечённый
запретностью и новизною сюжета, с наигранным цинизмом старается уснастить своё
произведение возможно бóльшим количеством
нецензурных слов.
Производимое на нас
впечатление словесного неистовства тем сильнее, что в печатных текстах
произведений и писем Пушкина все нецензурные слова изъяты, а между тем
юношеская баллада представляет собой лишь нарочитое, в целях стилизации,
скопление, "нагнетание" неприличных слов, вообще довольно обычных как
в произведениях поэта, так и в его письмах.
Нецензурные вульгаризмы баллады по степени
их выразительности можно разделить на несколько групп.
Прежде всего, нужно выделить слова: хуй, хуина, елда, елдак,
плешь и муде».
Насчитать не одну сотню матерных слов во
всех произведениях (не только Пушкина) и провести сравнения с пушкинскими – это какой же труд надо было провести? Сколько
времени и денег получили, видимо за это важное дело нахождения матерных слов,
да ещё на сотни страниц.
Люди такого типа, в число которых входил
и Д. Лихачев, возглавлявший Фонд Пушкина, в своё время попадают в тюрьму. Вот
там он и занимался составлением матерного словаря преступников. А Цявловский и
его подельники, интересующиеся вот таким же почти набором слов, избежали
тюрьмы. Но для чего проводить такую кропотливую работу по всем произведениям
Пушкина и его современников? Чтобы найти грязь, которой надо было облить
великого гения всего мира? Да, они такие родились и есть, как подтверждение
выводов из «сафьяновой тетради», что есть 64 типа людей от одной крайности до
другой. Но по этим же законам есть и люди, восхищающиеся языком великого
Пушкина.
Цявловский приводит, как ему кажется,
«сексуальные» строки Пушкина из «Гавриилиады» (1817 г.) с описанием Марии: «И
тайный цвет, которому судьбою Назначена была
иная честь, На стебельке не смел ещё процвесть»,
и далее конец пророчества: «И что же! вдруг мохнатый, белокрылый В её окно влетает голубь милый, Над нею он порхает и кружит
И пробует весёлые напевы, И вдруг летит в колени милой девы, Над
розою садится и дрожит, Клюет её, копышется,
вертится, И носиком и ножками трудится ... И падает, объятый лёгким сном, Приосеня цветок любви крылом». Цявловскому не пришло в
голову, что «тайный цвет» относится к тайной молодой науке, которую
сначала Пушкин одел в наряды своих произведений искусства (искуситель), потом в
научную форму рукописи 1829 г. (Гавриила), и тогда лишь сам Пушкин в образе
голубя благословляет Россию-Марию на рождение русской Культуры.
А всё потому, что свинья всегда ищет
грязь. Поэтому правильно сказано в Евангелие от Матфея гл. 7:6: «Не давайте
святыни псам и не бросайте жемчуга вашего перед свиньями, чтобы они не попрали
его ногами своими и, обратившись, не растерзали вас».
Но употребление Пушкиным в произведениях
вульгаризмов часто не просто черта времени, а вполне сознательно применяемый
приём, которым он пользовался в годы своего зрелого творчества. Мы имеем весьма
красноречивое признание поэта на этот счет. По поводу слов «хладный скопец»
в «Бахчисарайском фонтане» Пушкин писал Вяземскому (в ноябре 1823 г.): «я
желал бы оставить русскому языку некоторую библейскую похабность.
Я не люблю видеть в первобытном нашем языке следы европейского жеманства и
французской утонченности. Грубость и простота более ему пристали. Проповедую из
внутреннего убеждения, но по привычке пишу иначе».
В стихотворении «Городок» при описании «потаённой
сафьянной тетради», о которой у нас уже была речь, о Баркове так говорится:
Барковским должно слогом
Баркова воспевать;
Но, убирайся с Богом,
Как ты, всё опошлять
Не стану я писать»
Конечно, Цявловский не
мог найти достойную замену пропущенного места (напр. «всё опошлять», и вставил «ебёна мать». Ведь автографа не сохранилось, и можно
всё сделать по-своему.
Несмотря на то, что
Пушкин мог бы написать «Тень Баркова» как мастер подражаний, но я уверен, что
не писал он это потому, что его великое предназначение отметало даже шуточную
мысль об этом, а во-вторых, ответ прост: эта «Тень» написана НЕ ПУШКИНЫМ !!!, а
является тенью рыцарей ордена «Пушкинский дом». Нет цикличности и зеркальности, как есть
во всех без исключения произведениях Пушкина, даже в прозе. Пушкинистам, это не
понять. Этим способом владеют друзья Пушкина и его последователи — пушкинцы.
Цявловский не успокаивался и приводил
много примеров для убедительности: «Необходимо отметить сходство, с одной стороны, стиха в
балладе: "Гласит везде: „Велик Барков!"»
со стихами в "Городке": "Намаранные
оды... Гласят из рода в роды: „Велик, велик
Барков!"", с другой — слов Баркова в балладе: "Последуй
ты, ебена мать, Моим благим
советам" со словами Баркова же в "Монахе": "Последуй
лишь примеру моему"».
Ну, это же, полный идиотизм: ссылаться на
стихи Пушкина лишь потому, что бумагомаратель применил
в «Тени Баркова» слова и выражения из стихов Пушкина. Да этот бумагомаратель специально их туда вставил!!! Пушкин даже не
пытался никогда подражать Баркову, так как считал его «проклятым
Аполлоном», и «даже имени такого не смел громко произнесть». Даже в 15 лет Пушкин написал на Баркова
эпиграмму:
Покойник Клит в раю не будет:
Творил он тяжкие грехи. -
Пусть Бог дела его забудет,
Как свет
забыл его стихи!
Здесь больше всего достигается у Пушкина
сосредоточенность, покой — полный отказ не только подражать, но и пожелание
забыть Баркова навсегда. Закрепить покой грешного, значит приостановить его
распространение, — то есть, остаться на пути к Свету и Счастью.
Довольно разбирать Цявловского и его
братию, хотя написано у них уж очень много и нескромно. Кружение, запутывание,
многократные повторы одного и того же – вот способ убедить читателя. Можно
сказать, что тень Баркова упала на Цявловского и стала ей до конца памяти об
этом пушкинисте.
***
Неверный вывод Цявловского произошёл
из-за враждебной настроенности против Пушкина, но главным образом — из-за
незнания способа Пушкина, открытый мной пушкинским ключом в 1996 г. и
обнародованной в работе «Тайна Пиковой дамы» и позже во всех других моих
исследованиях.
Пушкин как-то выразился: «В Италии
дошли до того, что копии с картин до того делают похожими, что, ставя одну
оборот другой, не могут и лучшие знатоки отличить оригинала от копии. Да, это, как стихи, под известный каданс
можно их наделать тысячи, и все они будут хороши. Я ударил об наковальню
русского языка, и вышел стих, - и все начали писать хорошо. В это время он
взглянул на Дельвига, и тот с
обычною своею скромностью и добродушием,
потупя глаза, ответил:
"Да"».
Но у нас есть ключ к произведениям
Пушкина. Благодаря этому можно утверждать, что «Тень Баркова», в отличие от
ВСЕХ произведений Пушкина, НЕ ИМЕЕТ ПЛАНА ЦИКЛИЧНОСТИ И ЗЕРКАЛЬНОГО ОТРАЖЕНИЯ,
не имеет 4-х фаз мужского порядка в 1-й половине и 4-х фаз женского порядка в
зеркальной половине произведения. А Пушкин писал только по таким моделям, только
таким образом, начиная с 1813 г.
Цявловский же утверждал, что именно он
имел (в отличие от издателя Ефремова) «научную подготовку, критическое чутьё при расследовании». Хотя и признавал в начале, что Гаевского слова о причастности
Пушкина к «Тени Баркова» было ЕДИНСТВЕННЫМ, и что позже не только Гаевский, но
и многие другие после него подтверждали непричастность Пушкина к этой мутной по
содержанию поделке.
Сколько зла во всех цявловских
поисках пятен на Солнце. Но не зря в Евангелии от Мтф. (гл.12:34…37) дано
предупреждение: «Порождения ехидны! как вы можете говорить доброе, будучи
злы? Ибо от избытка сердца говорят уста. Добрый человек из доброго сокровища
выносит доброе; а злой человек из злого сокровища
выносит злое. Говорю же вам, что за всякое праздное слово, какое скажут люди, дадут они ответ в день
суда: Ибо от слов своих оправдаешься и от слов своих осудишься!».
18.03.2008 г.
г. Москва
Пушкинец Лобов Валерий Михайлович,
писатель-исследователь
научного наследия А.С. Пушкина
подобное мнение Есипова читайте в журнале «Вопросы литературы» 2003, №6
http://magazines.russ.ru/voplit/2003/6/esip.html
